Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период) - Горький Максим - Страница 97

97

23 января 1916

«Ты запрокидываешь голову…»[373]

Ты запрокидываешь голову — Затем, что ты гордец и враль. Какого спутника веселого Привел мне нынешний февраль! Позвякивая карбованцами И медленно пуская дым, Торжественными чужестранцами Проходим городом родным. Чьи руки бережные трогали Твои ресницы, красота, Когда, и как, и кем, и много ли Целованы твои уста — Не спрашиваю. Дух мой алчущий Переборол сию мечту. В тебе божественного мальчика, — Десятилетнего я чту. Помедлим у реки, полощущей Цветные бусы фонарей. Я доведу тебя до площади, Видавшей отроков-царей… Мальчишескую боль высвистывай И сердце зажимай в горсти… — Мой хладнокровный, мой неистовый Вольноотпущенник — прости!

18 февраля 1916

«За девками доглядывать, не скис…»

За девками доглядывать, не скис ли в жбане квас, оладьи не остыли ль, Да перстни пересчитывать, анис Ссыпая в узкогорлые бутыли, Кудельную расправить бабке нить, Да ладаном курить по дому росным, Да под руку торжественно проплыть Соборной площадью, гремя шелками, с крёстным. Кормилица с крикливым петухом В переднике — как ночь ее повойник! — Докладывает древним шепотком, Что молодой — в часовенке — покойник. И ладанное облако углы Унылой обволакивает ризой, И яблони — что ангелы — белы, И голуби на них — что ладан — сизы. И странница, прихлебывая квас Из ковшика, на краешке лежанки, О Разине досказывает сказ И о его прекрасной персиянке.

26 марта 1916

Из цикла «Стихи о Москве»

«Настанет день — печальный, говорят!..»

Настанет день — печальный, говорят! — Отцарствуют, отплачут, отгорят, — Осто́жены чужими пятаками — Мои глаза, подвижные, как пламя, И — двойника нащупавший двойник — Сквозь легкое лицо проступит — лик, О, наконец тебя я удостоюсь, Благообразия прекрасный пояс! А издали — завижу ли и вас? — Потянется, растерянно крестясь, Паломничество по дорожке черной К моей руке, которой не отдерну, К моей руке, с которой снят запрет, К моей руке, которой больше нет. На ваши поцелуи, о живые, Я ничего не возражу — впервые. Меня окутал с головы до пят Благообразия прекрасный плат. Ничто меня уже не вгонит в краску. Святая у меня сегодня пасха. По улицам оставленной Москвы Поеду — я, и побредете — вы. И не один дорогою отстанет, И первый ком о крышку гроба грянет, — И наконец-то будет разрешен Себялюбивый, одинокий сон. И ничего не надобно отныне Новопреставленной болярыне Марине.

11 апреля 1916

«Москва! какой огромный…»

Москва! Какой огромный Странноприимный дом! Всяк на Руси — бездомный. Мы все к тебе придем. Клеймо позорит плечи, За голенищем — нож. Издалека́-далече — Ты все же позовешь. На каторжные клейма, На всякую болесть — Младенец Пантелеймон[374] У нас, целитель, есть. А вон за тою дверцей, Куда народ валит, — Там Иверское сердце, Червонное, горит. И льется аллилуйя На смуглые поля. — Я в грудь тебя целую, Московская земля!

8 июля 1916

Александров

Из цикла «Бессонница»

«Обвела мне глаза кольцом…»

Обвела мне глаза кольцом Теневым — бессонница. Оплела мне глаза бессонница Теневым венцом. То-то же! По ночам Не молись — идолам! Я твою тайну выдала, Идолопоклонница. Мало — тебе — дня, Солнечного огня! Пару моих колец Носи, бледноликая! Кликала — и накликала Теневой венец. Мало — меня — звала? Мало — со мной — спала? Ляжешь, легка лицом. Люди поклонятся. Буду тебе чтецом Я, бессонница: — Спи, успокоена, Спи, удостоена, Спи, увенчана, Женщина. Чтобы — спалось — легче, Буду — тебе — певчим: — Спи, подруженька Неугомонная, Спи, жемчужинка, Спи, бессонная. И кому ни писали писем, И кому с тобой ни клялась мы… Спи себе. Вот и разлучены Неразлучные. Вот и выпущены из рук Твои рученьки. Вот ты и отмучилась, Милая мученица. Сон-свят. Все — спят. Венец — снят.