Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период) - Горький Максим - Страница 99

99

23 декабря 1916

Из цикла «Ахматовой»

«Охватила голову и стою…»

Охватила голову и стою, — Что́ людские козни! — Охватила голову и пою На заре на поздней. Ах, неистовая меня волна Подняла на гребень! Я тебя́ пою, что у нас — одна, Как луна на небе! Что, на сердце вороном налетев, В облака вонзилась. Горбоносую, чей смертелен гнев И смертельна — милость. Что и над червонным моим Кремлем Свою ночь простерла, Что певучей негою — как ремнем, Мне стянула горло. Ах, я счастлива! Никогда заря Не сгорала — чище. Ах, я счастлива, что, тебя даря, Удаляюсь — нищей, Что тебя, чей голос — о, глубь! о, мгла! — Мне дыханье сузил, Я впервые именем назвала Царскосельской Музы.

22 июня 1916

«Не отстать тебе. Я — острожник…»

Не отстать тебе. Я — острожник, Ты — конвойный. Судьба одна. И одна в пустоте порожней Подорожная нам дана. Уж и нрав у меня спокойный! Уж и очи мои ясны! Отпусти-ка меня, конвойный, Прогуляться до той сосны!

26 июня 1916

«Ты солнце в выси мне за́стишь…»

Ты солнце в выси мне за́стишь, Все звезды в твоей горсти! Ах, если бы — двери настежь — Как ветер к тебе войти! И залепетать, и вспыхнуть, И круто потупить взгляд, И, всхлипывая, затихнуть — Как в детстве, когда простят.

2 июля 1916

«Белое солнце и низкие, низкие тучи…»

Белое солнце и низкие, низкие тучи, Вдоль огородов — за белой стеною — погост. И на песне вереницы соломенных чучел Под перекладинами в человеческий рост. И, перевесившись через заборные колья, Вижу: дороги, деревья, солдаты вразброд. Старая баба — посыпанный крупною солью Черный ломо́ть у калитки жует и жует… Чем прогневили тебя эти серые хаты, — Господи! — и для чего сто́льким простреливать грудь? Поезд прошел и завыл, и завыли солдаты, И запылил, запылил отступающий путь… — Нет, умереть! Никогда не родиться бы лучше, Чем этот жалобный, жалостный, каторжный вой О чернобровых красавицах. — Ох, и поют же Нынче солдаты! О господи боже ты мой!

3 июля 1916

Стенька Разин

1

«Ветры спать ушли — с золотой зарей…»

Ветры спать ушли — с золотой зарей, Ночь подходит — каменною горой, И с своей княжною из жарких стран Отдыхает бешеный атаман. Молодые плечи в охапку сгреб, Да заслушался, запрокинув лоб, — Как гремит над жарким его шатром Соловьиный гром.

22 апреля 1917

2

«А над Волгой — ночь…»

А над Волгой — ночь, А над Волгой — сон. Расстелили ковры узорные, И возлег на них атаман с княжной Персиянкою — брови черные. И не видно звезд, и не слышно волн, — Только весла да темь кромешная! И уносит в ночь атаманов челн Персиянскую душу грешную. И услышала Ночь — такую речь: — Аль не хочешь, что ль, Потеснее лечь? Ты меж наших баб — Что жемчужинка! Аль уж страшен так? Я твой вечный раб, Персияночка! Полоняночка! ____ А она — брови насупила, Брови длинные, А она — очи потупила Персиянские. И из уст ее — Только вздох один: — Джаль-Эддин! ____ А над Волгой — заря румяная, А над Волгой — рай. И грохочет ватага пьяная: — Атаман, вставай! Належался с басурманскою собакою! Вишь, глаза-то у красавицы наплаканы! А она — что смерть. Рот закушен в кровь. — Так и ходит атаманова крутая бровь. — Не поладила ты с нашею постелью — Так поладь, собака, с нашею купелью! В небе-то — ясно, Тёмно — на дне. Красный один Башмачок на корме. И стоит Степан — ровно грозный дуб, Побелел Степан — аж до самых губ. Закачался, зашатался. — Ох, томно! Поддержите, нехристи, — в очах тёмно! Вот и вся тебе персияночка, Полоняночка.

25 апреля 1917

3

(Сон Разина)

И снится Разину — сон: Словно плачется болотная цапля. И снится Разину — звон: Ровно капельки серебряные каплют. И снится Разину — дно — Цветами, что плат ковровый. И снится лицо одно — Забытое, чернобровое. Сидит, ровно божья мать, Да жемчуг на нитку нижет. И хочет он ей сказать, Да только губами движет… Сдавило дыханье — аж Стеклянный, в груди, осколок. И ходит, как сонный страж, Стеклянный — меж ними — полог.