Укротители моря - Стоквин Джулиан - Страница 26

Рано выйдя на палубу, он подошел к штурману.

– Доброго здравия, мистер Хэмбли.

– И вам, сэр, также.

– Как вы считаете, нам долго будет сопутствовать северо-восточный ветер?

– Будет, сэр. Хотя, конечно, ветры меняются, – с вежливым, но деловым видом ответил Хэмбли.

– Я слышал, что в это время года здесь можно встретить льды?

Штурман помолчал.

– Сэр, мне надо закончить кое-какие вычисления, – и, отдав честь, он ушел вниз.

В четыре часа Кидд сменил Бэмптона, который, едва сдав ему вахту, тут же исчез. Еще один раз он стал полновластным хозяином на квартердеке и снова остался наедине со своими мыслями.

Через час к нему поднялся Ренци.

– Я подумал, не стоит ли мне прогуляться, перед тем как лечь спать, – сказал он. – Если это только никому не мешает. – Он глубоко вдохнул воздух. – Кидд, мой друг, ты когда-нибудь раздумывал о вечном парадоксе свободы воли? Вашему восточному философу[7] пришлось бы многое уточнять, доведись ему обсуждать твое наделенное властью положение и твое место наверху власти в нашем маленьком мирке…

Настроение у Кидда сразу улучшилось. До настоящего времени им предоставлялось не так уж много возможностей возобновить те их давнишние разговоры, которые так помогали когда-то скоротать вахту.

– Если у тебя нет власти, разве можно позволить ложной свободе править в полном бедламе? – развивая мысль друга и чуть улыбаясь, откликнулся Кидд.

– Именно так. Однако мистер Пик выдвигает очень интересную мысль, в которой он рассматривает сосуществование свободной воли с правилами и уставами. Мне придется вывести этого джентльмена из его заблуждения, вызванного откровенно абсурдными взглядами, – Ренци устремил взгляд в морскую даль.

Кидд замер на месте. Со дна его души поднялась горечь и подступила к сердцу. Ренци остановился и озабоченно спросил:

– Что случилось, друг? Ты не…

– Ничего! – огрызнулся Кидд, но так и остался стоять на месте.

– Может, мне…

– Тебя ждет преподобный Пик, ступай поговори с ним, если это доставляет тебе удовольствие! – огрызнулся Томас.

Ренци мягко ответил:

– Тебя, наверное, что-то мучает. Ты оказал бы мне уважение, мой друг, если бы все рассказал мне.

Трудно было подобрать менее удобное время и место для подобного разговора. Кидд огляделся по сторонам. Они находились в одиночестве. Он бросил взгляд через все шканцы на рулевых возле штурвала, уловил ответный взгляд квартирмейстера и движением подзорной трубы указал на лестницу, ведущую на ют. Вахтенный понимающе кивнул, тогда Кидд вместе с Ренци направился наверх на небольшую палубу, самую удаленную часть палубы на корме. Это место не считалось удобным, над ним нависала передвижная рея бизань-мачты, висевшая чуть ли не над головой, а порой тут было довольно тесно из-за суеты вокруг сигнальных ящиков на гакаборте. Но сейчас они были здесь вдвоем. Кидд уставился на кильватерную волну, оставляемую кораблем; белая клочковатая пена, выбивавшаяся из-под кормы, растворялась вдали. Мысли Тома были сумрачны и смутны. Он не знал, с чего начать.

– Николас! Как мне признаться в этом? Вот я, офицер. Королевский офицер! Как часто и как много я мечтал об этом! И вот, все как-то не так…

Ренци терпеливо ждал, глядя на кильватерную струю. Кидд слабым и неровным голосом продолжал:

– Понимаешь, я не чувствую себя офицером. Я как будто играю некую роль, переодевшись в другое платье, как актер.

Тревога, неудовлетворенность овладели им с новой силой, Кидд говорил, захлебываясь от эмоций:

– Я знаком с наукой кораблевождения, знаю приказы и уставы, но… Николас, посмотри на меня! Когда офицеры беседуют друг с другом, они разговаривают со сквайром, с мелкопоместным дворянином – их отец лорд, родовитая семья. Они беседуют об охоте верхом с гончими собаками, посещают графа из Лондона, обсуждают последние светские сплетни… – тут его голос стал более хриплым. – А мне только стоит открыть рот, как все видят во мне неотесанную деревенщину.

Ренци пробормотал что-то ободряющее. Однако его утешение, как ни странно, оказало на Кидда противоположное воздействие; чувство неудовлетворенности овладело им с новой силой.

– Для тебя все легко и просто. Ты родился в дворянской семье и всю жизнь провел в этом обществе, – с горечью произнес он. – Вот почему ты можешь спокойно рассуждать о лошадях, поместьях и политике наравне с такими же, как и ты. А думал ли ты о том, каково мне все это? Я сижу там, словно кот на сковородке, слушаю всю эту тарабарщину и чувствую себя совершенно чужим…

Подошедший плотник прервал их разговор, Кидд рассеянно выслушал его доклад. Двадцать два дюйма воды в трюме: если он оставит все как есть, тогда ночной вахте придется немало повозиться, собирая и опуская большой насос на цепи, и, конечно, все будет сопровождаться ужасным лязгом и скрежетом, что не даст выспаться подвахтенным внизу. Ему надо что-то предпринять до того, как он сдаст вахту.

Ренци спокойно говорил ему:

– Том, взвесь все хорошенько. Всем нам приходилось учиться вежливости и учтивым манерам, тому, что нужно знать джентльмену. Просто мы занимались гораздо дольше, чем ты. Понимаешь? Ты всему научишься, только потерпи немного, и тогда…

– Черт побери! – не удержался Кидд. – Ты принимаешь меня за дрессированную обезьянку? Научиться самым разнообразным штучкам и показывать их в компании? Неужели именно так становятся джентльменом?

Лицо Ренци окаменело.

– Ты становишься невыносимым, мой друг, – мягко заметил он.

– А я устал от твоих въедливых намеков. Какой ты друг, если все, что ты можешь сказать, это…

Ренци развернулся и пошел прочь.

– Николас! Я не то имел в виду, говоря…

Ренци остановился, Кидд схватил его за плечо. Сначала Ренци застыл на месте, потом неспеша повернулся, скрестил руки на груди и отстраненно взглянул на него.

– Я очень много размышлял, Николас. Одним словом, думал о том, кто я, – Кидд вздернул подбородок. – До сих пор я чрезвычайно гордился тем, что я военный. Жизнь мне казалась простой и ясной. Я шагал по жизни, словно по палубе. Но теперь я растерялся и растерял всех моих друзей.

– Как прикажешь тебя понимать, Том, ты жалеешь, что стал офицером?

Кидд молча смотрел вдаль, наступила долгая и томительная пауза.

– Николас, можешь считать, что во мне говорит чувство собственного достоинства или упрямство… конечно, я никогда не буду больше матросом, и нечего жалеть об этом. Офицер занимает совсем иное положение в обществе, он продвигается по службе. Хотя офицеры-джентльмены надсмехаются над жалким пьяницей за его спиной, он напивается в стельку, потому что не знает, о чем говорить, пока те веселятся на берегу. Уж лучше быть сливками на дерьме, чем дерьмом на сливках, черт побери.

Ренци поморщился:

– Потом ты, возможно, пожалеешь, что отказался от своего счастья.

– Разве я сказал, что отказался? Я просто не знаю, что делать, вот и все.

Ренци вежливо откашлялся.

– У меня нет ни малейшего желания обвинять тебя в этом, дорогой друг, но я по-прежнему считаю, что перед тобой только один-единственный путь, от которого ты, кажется, собираешься отказаться. Пока это все будет тянуться, ты должен стараться проявлять свои лучшие качества, чтобы походить во всем на джентльмена – внешностью, речью, делом. Тогда и только тогда ты займешь подобающее тебе место в обществе.

Несмотря на угрюмое молчание Кидда, Ренци все-таки выудил у него ответ.

– Я подумаю об этом.

Больше ему ничего не удалось добиться от Кидда.

Конвой двигался на север, туда, где холодное Лабрадорское течение, которое возникало в ледяных водах около полюса, встречалось с Гольфстримом. Там возникали туманы – кошмар мореплавателей. До конца плавания оставались считанные дни. Чтобы добраться до желанной гавани, предстояло пройти мимо мелей Больших банок громадного залива Святого Лаврентия и обогнуть мыс Гонок.

7

Скорее всего, здесь подразумевается Фрэнсис Бэкон (1561-1626) или Томас Гоббс (1588-1679). В повести «Новая Атлантида» Бэкон изложил проект утопического научного общества под названием «Дом Соломона», где много внимания уделялось планированию и организации человеческого общества. Гоббс продолжил его изыскания, развив теорию механического детерминизма, или причинной обусловленности воли.