Паром - Искандер Фазиль Абдулович - Страница 12

12

Прощание с осенью

Последние осенние деньки. Над морем стелются прощальные дымки. У солнца над водой прощальный взгляд. А люди медлят и прощаться не хотят. Но солнце говорит: «Пора, прошу. Я вам еще с дороги напишу». В последний раз коричневый навар Вам в чашечки сливает кофевар. Медлительный в природе перелом. В последний раз работая веслом, Рыбак прощальную оглядывает ширь. Слепа судьба, но леска — поводырь. Клюет лобан! Вот тяжелеет снасть. Почуяв над собой чужую власть, Он гневно рвет тугую тетиву, С крючком во рту ныряет в синеву. Он будет плавать в темной глубине С железным привкусом свободы на губе. Закуривает медленно рыбак И долго смотрит на воду, чудак. Над морем зыблется голубоватый пар. Он кровью слушает лучей нежаркий жар… Перебирает прошлое в уме… Но что это под банкой на корме? Он шпильку ржавую — как этот день далек! Из-под ребра шпангоута извлек. И запах водорослей вдруг ударил в нос, Тяжелый, острый, тянущий взасос… Он думает: «Она стояла здесь. Железный привкус у свободы есть». А голос с пристани летит во все концы. Как бы приказ для всех: — Отдать концы!..

В зоопарке

В зоопарке узнал я, не в школе. Умирают фламинго в неволе. У директора вечно волынка: Нарушается план по фламинго. Умирают без шума, без жалоб… Что ей, птице, на ножке стояла б… В теплоте электрической грелки Подаются лягушки в тарелке. А по стенам от края до края Виды все африканского рая. Виды разные и пампасы, Травы красные, как лампасы. Над фламинго кричат попугаи. Колорит создавать помогая. Жизнь прекрасна. Одна лишь заминка: Умирают в неволе фламинго.

На катке

Чуть усталых от побежек По живому хрусталю Обожаю конькобежек. Конькобежцев не люблю. Только в девичьей натуре Эти гибкие круги. Удлиненные фигуры. Удлиненные шаги. В струях музыки и света Мчатся музыкой двойной Разноцветные планеты По орбите ледяной. Полюсов соединенье, Искры сыплются вразлет! Жар подспудного горенья Тянет девушек на лед. Что не скажется словами. Ни в какие времена, Пишут девушки ногами Вековые письмена. Я однажды расшифрую Борозду за бороздой, Как пластинку ледяную, Круг арены ледяной. Юной женственности сила Силы пробует не зря! Слишком долго тормозила Слишком вязкая земля… И покуда боги дремлют, Амазонки сквозь века Горячат и гонят землю Острой шпорою конька.

Студенты

На ужин — булка. Поцелуи, Как увлажняющие струи. Какая может быть зубрёжка, Когда луна глядит в окошко? Долой учебник и тетради! От хохота трясутся пряди. Летят шпаргалки, как листовки — Знак забастовки. Ему или себе в угоду Влетает в зеркало, как в воду! Ужимки и дикарский танец, Смущающий зеркальный глянец. Но не смущается напарник: — Огня, — кричит, — я твой пожарник! К нему в объятья, полыхая, На койку прыгает, лихая. От сумасшедшего веселья Дрожит студенческая келья.

Вечер

Серебристый женский голос Замер у опушки. Гулко надвое кололось Гуканье кукушки. День кончался. Вечерело На земной громаде. В глубине лазури тлела Искра благодати. День кончался. Вечерело В дачном захолустье. И душа сама хотела Этой свежей грусти. И, как вздох прощальный, длился Миг, когда воочью Божий мир остановился Между днем и ночью.

Ода апельсину

Хозе Ф.

О апельсин, моя отрада, Мы в южном все-таки родстве. Ты — как внезапная Гренада В январской ледяной Москве. В нас оживают сластолюбы При виде долек золотых. Преувеличенных, как губы У современниц молодых. Вокруг оранжевого шара Движенье стужи и жары. Но проспиртована недаром Ткань его плотной кожуры. Еще отравленные тучи Дождят с отравленных небес. Но сладок дух его могучий. Он в панцирь золотистый влез. Так мы храним от жизни хмурой Надежды сладостный мотив. Своею собственною шкурой Всю горечь быта процедив. И мир становится огромней, Когда великолепный плод С лотка морозного в лицо мне Испанской кровью полыхнет!