Паром - Искандер Фазиль Абдулович - Страница 28

28

Гневная реплика бога

Когда возносятся моленья. Стараясь небо пропороть: — Прости, Господь, грехопаденье. Чины, гордыню, зелье, плоть… Теряет вдруг долготерпенье И так ответствует Господь: — Вы надоели мне, как мухи! От мытарей спасенья нет! Ну, ладно бы еще старухи. Но вам-то что во цвете лет?! Я дал вам все, чем сам владею. Душа — энергия небес. Так действуйте в согласье с нею Со мною вместе или без! Не ждите дармовых чудес. Я чудесами не владею! У нас по этой части бес. Душа — энергия небес. Тупицам развивать идею Отказываюсь наотрез!

Русский язык

Когда фанатик-словоблуд Дал тезис черни: бить лежачих! В халтуру выродился труд И стало подвигом ишачить. Когда рябой упырь народ Распял, размазал сапогами. Растлил, как женщину, урод. Под нары затолкав пинками. Когда морозный нашатырь Бил прямо в зубы за Уралом, Народ в телятниках в Сибирь Валил, валясь лесоповалом… Среди загаженных святынь Кто не признал холопских лямок. Кто встал твердынею твердынь? Дух языка, воздушный замок! Какое диво, что сатрап Не охамил твои чертоги. Народу в глотку вбивший кляп С тобой не совладал в итоге! Цитатки, цыканье, цифирь. Как сатанинское обличье. Кровосмесительный пузырь. Лакейское косноязычье! А что народ? И стар и мал. Растерзанный и полудикий, У репродуктора внимал Камланью грозного владыки. Язык! Как некогда Господь Под этим грустным небосводом, Животворя и сушь и водь, Склонись над собственным народом. Всей мощью голоса тебе Дано сказать по праву, Отче: — Очухайся в дурной гульбе. День Божий отличи от ночи! Иначе все! И сам язык Уйдет под чуждые созвездья. Останется животный мык За согреховное бесчестье! …Когда-нибудь под треск и свист Родную речь эфир означит. В мазуте страшный тракторист. Не зная сам чему, заплачет.

Возвращение

Мне снилось: мы в Чегеме за обедом Под яблоней. А мама рядом с дедом В струистой и тенистой полосе. Жива! Жива! И те, что рядом все: Дядья и тетки и двоюродные братья. На бедной маме траурное платье. О мертвых память: значит, это явь. Дымится мясо на столе и мамалыга, (Кто в трауре, тот жив — точна улика!) И горы зелени и свежая аджика. А брат кивает на нее: — Приправь! Кусок козлятины, горячий и скользящий. Тяну к себе, сжимая нежный хрящик. И за аджикой. Но козлятины кусок Вдруг выскользнул и шмякнулся у ног. Как в детстве не решаюсь: брать? Не брать? — Бери, бери! — кивнул все тот же брат, — Здесь нет микробов… — Замер виновато И покосился на второго брата. Но почему? Догадкою смущаюсь И чувствую: плыву, плыву, смещаюсь. И лица братьев медленно поблекли. И словно в перевернутом бинокле. Себя я вижу чуть ли не младенцем. А рядом мама мокрым полотенцем Отвеивает малярийный жар. Мне так теперь понятен этот дар! Сладящая, склонившаяся жалость. Там на земле от мамы мне досталась. Там утро новое и первый аппетит, И градусник подмышку холодит. Там море теплое! Я к морю удираю, С разбегу бухаюсь и под скалу ныряю. Вся в мидиях скала, как в птичьих гнездах. Выныривай, выпрыгивай на воздух! Ногой — о дно и выпрыгни, как мяч! Спокоен берег и песок горяч. Домой! Домой! Там мама на пороге Меня встречает в радостной тревоге: — Ты был?.. — Молчу. Чтоб не соврать, молчу я. Полулизнет плечо, полуцелуя. И эта соль и эта боль сквозная — Вся недолюбленная жизнь моя земная! Тогда зачем я здесь? Зачем? Зачем? Во сне я думаю… А между тем Второй мой брат на первого взглянул, И ярость обозначившихся скул Была страшна. И шепот, как сквозняк, Беззвучно дунул: — Сорвалось, тюфяк! Я пробудился. Сновиденья нить Распутывая, понял: буду жить. Без радости особой почему-то. Но кто сильней любил меня оттуда. Не знаю я. Обоим не пеняю. Но простодушного охотней вспоминаю. Он и аджику предложил, чтоб эту местность Я подперчил и не заметил пресность.

Жизнь заколодило, как партия в бильярд…

Жизнь заколодило, как партия в бильярд В каком-нибудь районном грязном клубе. Здесь на земле давно не нужен бард, А мы толчем слова, как воду в ступе. И все-таки за нами эта твердь И лучшая по времени награда: Для сильной совести презрительная смерть Под натиском всемирного распада.