Пленники Раздора (СИ) - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка" - Страница 38

— Выходи, хватит выть, — приказал он.

Светла сделала шаг и повисла на шее своего ненаглядного, захлёбываясь в рыданиях.

— Ну… ну… — Донатос неловко похлопал её по затылку, не зная, как ещё выразить участие. — Ишь, разоралась. Одна беда с тобой.

— Свет ты мой ясный! — сквозь слезы пробормотала дурочка. — Уж исхудал-то как!

Он смотрел на её залитое слезами лицо, такое детское в дрожащем свете лучины, на изломленные в плаче брови, на кривящиеся губы и не знал, что сказать или сделать. Хранители светлые, вот она, кара его — стоит, соплями захлебывается, за плечи цепляется, — ни ума в ней, ни смысла.

Колдун вспомнил девушку, умиравшую на его руках и, видно, так и сгинувшую в страшной агонии. Девушку с ясными переливчатыми глазами, в которых были и рассудок, и мысль. Девушку, смотревшую на него с любовью, а не с собачьей преданностью. И её — этой девушки, возвращения которой он втайне так жаждал, — не было. Он думал: вдруг, обернется и… Нет. Но ведь не прогонишь, не прикажешь уйти.

Наказанье его. Дите доверчивое неразумное.

Горько усмехнувшись своим не менее горьким мыслям обережник поцеловал ревущую дуру в лоб. Та от столь непривычной ласки замерла и в последний раз судорожно всхлипнула.

— Будет тебе, будет… — глухо сказал колдун. — Идём.

Светла ласково улыбнулась и погладила его по щеке:

— Я тебе новую рубаху сошью, ты не горюй только.

Донатос вздохнул.

Ох, какие же холода завернули!

Лесана достала из заплечника горшочек с гусиным жиром и намазала лицо, а потом заставила сделать то же самое спутников. Не ради красы, а чтобы не обморозились. Потому как от стужи, казалось, трещат деревья.

Лют плевался и бурчал, но всё-таки покорился. Тамир не возражал — по молчаливой привычке сделал, что приказано, потому как счел приказ разумным. Со стороны, небось, Лесана выглядела заботливой женой и сестрой… Она старалась, особенно после той памятной отповеди, когда волколак сказал, будто обережники похожи на двух сычей.

Справедливости ради надо молвить, что оборотень времени даром не терял и слово своё держал крепко. Лесана понять не могла, как у него получалось столь легко сходиться с людьми и столь быстро отыскивать с ними общий язык? За седмицу странствия этого трепача знал уже весь обоз, причем не только знал, но и проникся к нему приязнью. Лют не терялся в беседах и болтать любил, а чего ещё надо странникам — уставшим от монотонного пути и постоянного мелькания одних и тех же лиц вокруг себя?

Девушка наблюдала за оборотнем, и думала, как вышло так, что он — вечный зубоскал — сумел не снискать за собой славы ярмарочного скомороха? Относились к нему без насмешки и с почтением, что вовсе не вязалось у Лесаны со здравым смыслом. Обережница наблюдала за «братом», силясь постигнуть сложную, никак не дававшуюся ей науку — умение ладить с людьми, умение нравиться им и вызывать расположение.

Казалось диким то, что обозные теперь в любой беседе поперед всего обращались к Люту — безглазому калеке, а не к Тамиру. Впрочем, последний легко уступил «шурину» удовольствие чесать языком. Лесана хотела, было, спросить колдуна, отчего который день он ходит задумчивый и мрачнее тучи, но не стала. Попробуй, подступись к нему! Молчит, значит, не трогай.

— Смир хороший мужик, — говорил Лют как-то вечером, когда все трое уже устроились на ночлег, оставив морозную тёмную ночь за надёжно натянутым пологом. — И сотоварищи его по торговому разъезду — тоже. А вот троица, что в последних санях тащится, те ещё хлыщи.

Лесана уже привыкшая к обыкновению Люта трепаться перед сном, больше не сердилась. Терпеливо слушала, тем паче, что многие его рассуждения были занятны, хотя почти всегда шли вразрез с её собственными.

— Почему хлыщи? — удивилась девушка, кутаясь от мороза в овчину. — Люди, как люди.

Она вспомнила троих угрюмых странников и не нашла ничего, что могло бы сказать о них плохое. Ну, пялились на нее. Неприятно, да. Но — мужики ведь. К тому же молодые. А она — единственная баба в обозе. Поэтому терпела.

— Угу, — хмыкнул Лют. — А ты видела, что у них никакого добра с собой? Не везут ничего, кроме трёх заплечников.

Девушка удивилась:

— И что?

— Ничего, — оборотень развел руками. — Где ты видела, чтоб люди без барахла ехали? Нешто и гостинцев никому не везут? Куда путь держат, тоже не рассказывают. Приглядись к ним.

Лесана нахмурилась.

— Хран бы заметил, случись что. Он не первый год обозы водит. Такого обережника ещё поискать. Чай, не юнец.

Волколак покачал головой:

— Ну да, ну да. Только Хран в голове обоза едет вместе со Смиром. Вот и выходит, что им обоим до тех троих никакого дела, мол, уплатили, сидят тихо и ладно.

— А что ещё надо-то? — не понимала его обережница. — Чего тебе не так?

— Мне всё так. Но ты от них подальше держись.

Она удивилась:

— Это ещё почему?

— Тебе сказано — лихие людишки, — отрезал собеседник. — Понимаешь?

— Когда ты не объясняешь, не понимаю.

— Да заткнетесь вы оба или нет? — зашипел на них Тамир. — Оборот уже трещите над ухом! Спать охота.

— Охота, так спи, — тут же огрызнулся Лют. — А раз не спишь, значит, плохо хочешь.

И вновь повернулся к Лесане:

— Ты — бестолковая. Три мужика. Без барахла. Едут, бирюки-бирюками. О семьях не говорят, на привалах не балагурят. Ладно, что с тобой болтать. Завтра сам покумекаю.

Девушка в ответ на это только зевнула, завернулась плотнее в овчину и скоро задремала.

Однако наутро обережница поймала себя на том, что против воли приглядывается к трём странникам, ехавшим в последних санях обоза. Мужики были молодые, держались спокойно, но с собой и, правда, везли только три тощих заплечника.

Пока варилась каша, Лесана подступила к гревшейся у костра троице с расспросами:

— Что-то вы все наособицу ютитесь, родимые. Издалече ли едете? — спросила она того из мужчин, который был старше прочих и выглядел ровесником Тамира.

— Из Цитадели, — буркнул он. — Тебе-то что? Вари свою кашу.

Тут же, словно из-под снега, вырос Лют:

— Она кашу и на тебя промежду прочим варит, — сказал он. — Язык придержи, коли голодным остаться не хочешь.

Мужик дернул уголком губ и ответил, будто через силу:

— Прости, дурака, хозяюшка. С детства вежеству не обучен. Рос, как сорная трава. Не серчай.

«Хозяюшка» пожала плечами и занялась своим делом. Однако от случившегося разговора сделалось неприятно, будто наслушалась дурного. Подумаешь, не сказали, куда едут! Была нужда допытываться!

И она махнула на случившееся рукой, решив не морочить голову из-за того, что Люту прикипело невзлюбить троих нелюдимых странников. Нашла, кого слушать.

Меж тем, обозники наскоро поели, чтобы не тратить времени попусту и как можно больше ухватить от короткого зимнего дня на дорогу. Лесана забралась в сани, пристроила в ногах несколько горшков с углями — хоть как-то греться в пути.

Белый лес искрился. Красота! Деревья замерли в молчаливом оцепенении. Рыхлый снег скрипел под полозьями, разлетался сверкающей пылью. Зимнее солнце — особое. Слепящее и радостное. Летом такого не бывает. Лесана остановившимся взглядом смотрела на холодное великолепие, когда Лют ткнул её в бок и спросил:

— Убедилась?

— А? Что? — очнулась девушка. — Мужики, как мужики. Грубые просто.

Волколак усмехнулся:

— Тамир, а тебе они как? — спросил он держащего вожжи колдуна.

— Никак, — ответил тот. — Сдались они мне.

Оборотень сокрушенно вздохнул, досадуя скудоумию спутников, но больше к разговору не возвращался.

И тут Лесана запоздало начала прозревать:

— Погоди. А о чем ты вчера с ними беседовал, а? Я видела, ты со старшим их говорил! О чем? Они ещё смеялись, когда ты подошел. А потом перестали. Что ты им сказал?

Колдун отвлекся от дороги и обернулся к волколаку. Впрочем, лицо Ходящего было невозмутимым, а глаза затянуты повязкой, поэтому понять, смешал его этот вопрос или нет, было невозможно.