- Клюев Николай Алексеевич - Страница 110

Провидит сердце заране

Живой смоковничий мрак.

И когда огневой возница

Взнуздывает избу,

Каргопольским говором Ницца

Провещает Руси судьбу:

Пустозерье кличет Харраном,

Казуарами — журавлей...

Плывут по народным ранам

Караваны солнц-кораблей.

И, внимая плескам великим,

Улыбается мать-изба,

А за печью лебяжьим криком

Замирает миров борьба.

<1921>

409

Солнце верхом на овине

Трубит в лазоревый рог...

Как и при Рюрике, ныне

Много полюдных дорог:

В Индию, в сказку, в ковригу

(Горестен гусельный кус!),

Помнит татарское иго

В красном углу Деисус.

Грезит изба Гостомыслом,

Суслом — тверёзый корец...

Братья, по ранам иль числам

Огненный ведом конец?

Наше смертельное знамя

Сладостней персей и струн,

Пляшет тигренком над нами

Юное солнце коммун!

Эво, ревун на раките,

Кафр у тунгуса в гостях,

В липовом бабьем корыте

Плещет лагуною Бах,

В избах и в барках ловецких

Пляска сидонских ковров!..

Тянет от пущ соловецких

Таборным дымом стихов.

<1921>

410

На заводских задворках, где угольный ад,

Одуванчик взрастает звездистою слезкой;

Неподвластен турбине незримый Царьград,

Что звенит жаворонком и зябликом-тезкой.

Пусть плакаты горланят: «Падите во прах

Перед углем чумазым, прожорливой домной»,

Воспарит моя песня на струнных крылах

В позапечную высь, где Фавор беспотемный,

Где отцовская дума — цветенье седин,

Мозг ковриги и скатерти девьи персты...

Не размыкать сейсмографу русских кручин,

Гамаюнов — рыдающих птиц красоты.

И вотще брат-железо березку корит,

Что, как песня, она с топором не дружна...

Глядь, в бадейке с опарою плещется кит,

В капле пота дельфином ныряет луна,

Заливаются иволги в бабьем чепце,

(Есть свирели в парче, плеск волны в жемчугах!)

Это Русь загрустила о сыне-певце,

О бизоньих вигвамах на вятских лугах.

Стих — черпак на родной соловецкой барже,

Где премудрость глубин, торжество парусов...

Я в историю въеду на звонном морже

С по до донною свитой словесных китов!

<1921>

411. Мать

Она родила десятерых

Краснозубых, ярых сынов...

В материнских косах седых

Священный сумрак лесов:

Под елью старый Велес,

Пшено и сыр на костре,

И замша тюркских небес,

Как щит в голубом серебре.

Поет заклятья шаман,

Над жертвой кудрявится дым...

Родительский талисман

В ученую лупу незрим.

И мамин еловый дух

Гербарий не полонит...

Люблю величавых старух,

В чьих шалях шумы ракит,

Чьи губы умели разжечь

В мужчине медвежий жар,

Отгулы монгольских сеч

И смертный пляс янычар!

Старушья злая любовь

Дурманнее белены,

Салоп и с проседью бровь

Таят цареградские сны:

В Софию въехал Мурат,

И Влахерн — пристанище змей...

Могуч, боговидящ и свят,

Я — сын сорока матерей!

И сорок титанов-отцов,

Как глыбу, тесали меня...

Придите из певчих сосцов

Отпить грозового огня!

<1921>

412

Узорные шаровары

Вольготней потных кузнечных...

Воронье да злые пожары

На полях родимых запечных.

Черепа по гулким печуркам,

В закомарах лешачий пляс.

Ускакал за моря каурка,

Добрый волк и друг-Китоврас.

Лучше вихорь, пески Чарджуев,

На пути верблюжий костяк...

Мы борцы, Есенин и Клюев,

За ковригу возносим стяг,

За цветы в ушах у малайца,

За кобылий сладкий удой!

Голубке и ржаного зайца

Нам испек Микула родной,

Оттого на песенной кровле

Воркование голубей...

Мы — Исавы, в словесной ловле

Обросли землей до грудей.

И в земле наших книг страницы,

Запятые — медвежий след!..

Не свивают гнезд жаро-птицы

По анчарным дебрям газет.

На узорчатых шароварах

Прикурнуть ли маховику?..

Лишь пучина из глубей ярых

Выплескивает строку.

<1921>