- Клюев Николай Алексеевич - Страница 33

И над вечерними нами

Тонкой рукою зажжет

Зорь незакатное пламя.

<1910>

2

Я болен сладостным недугом —

Осенней, рдяною тоской.

Нерасторжимым полукругом

Сомкнулось небо надо мной.

Она везде, неуловима,

Трепещет, дышит и живет:

В рыбачьей песне, в свитках дыма,

В жужжанье ос и блеске вод.

В шуршанье трав — ее походка,

В нагорном эхо — всплески рук,

И казематная решетка —

Лишь символ смерти и разлук.

Ее ли косы смоляные,

Как ветер смех, мгновенный взгляд...

О, кто Ты: Женщина? Россия?

В годину черную собрат!

Поведай: тайное сомненье

Какою казнью искупить,

Чтоб на единое мгновенье

Твой лик прекрасный уловить?

<1911>

90

Ты не плачь, не крушись,

Сердца робость избудь

И отбыть не страшись

В предуказанный путь.

Чем ущербней зима

К мигу солнечных встреч,

Тем угрюмей тюрьма

Будет сказку стеречь.

И в весенний прилет

По тебе лишь одной

У острожных ворот

Загрустит часовой.

91

На песню, на сказку рассудок молчит,

Но сердцу так странно правдиво, —

И плачет оно, непонятно грустит,

О чем? — знают ветры да ивы.

О том ли, что юность бесследно прошла,

Что поле заплаканно-нище?

Вон серые избы родного села,

Луга, перелески, кладбище.

Вглядись в листопадную странничью даль,

В болот и оврагов пологость,

И сердцу-дитяти утешной едва ль

Почуется правды суровость.

Потянет к загадке, свирельной мечте,

Вздохнуть, улыбнуться украдкой

Задумчиво-нежной небес высоте

И ивам, лепечущим сладко.

Примнится чертогом — покров шалаша,

Колдуньей лесной — незабудка,

И горько в себе посмеется душа

Над правдой слепого рассудка.

<1911>

92

Весна отсняла... Как сладостно больно,

Душой отрезвяся, любовь схоронить.

Ковыльное поле дремуче-раздольно,

И рдяна заката огнистая нить.

И серые избы с часовней убогой,

Понурые ели, бурьяны и льны

Суровым безвестьем, печалию строгой —

«Навеки», «Прощаю» — как сердце, полны.

О матерь-отчизна, какими тропами

Бездольному сыну укажешь пойти:

Разбойную ль удаль померять с врагами,

Иль робкой былинкой кивать при пути?

Былинка поблекнет, и удаль обманет,

Умчится, как буря, надежды губя, —

Пусть ветром нагорным душа моя станет

Пророческой сказкой баюкать тебя.

Баюкать безмолвье и бури лелеять,

В степи непогожей шуметь ковылем,

На спящие села прохладою веять

И в окна стучаться дозорным крылом.

<1911>

93

Спят косогор и река

Призраком сизо-туманным.

Вот принесло мотылька

Ночи дыханьем медвяным.

Шолом избы, как челнок,

В заводи смерти глядится...

Ангелом стал мотылек

С райскою ветвью в деснице.

Слышу бесплотную весть —

Голос чарующе властный:

«Был ты и будешь, и есть —

Смерти вовек непричастный».

94

Косогоры, низины, болота,

Над болотами ржавая марь.

Осыпается рощ позолота,

В бледном воздухе ладана гарь.

На прогалине теплятся свечи,

Озаряя узорчатый гроб,

Бездыханные девичьи плечи

И молитвенный, с венчиком, лоб.

Осень — с бледным челом инокиня —

Над покойницей правит обряд.

Даль мутна, речка призрачно синя,

В роще дятлы зловеще стучат.

1911?

95

Ржавым снегом-листопадом

Пруд и домик замело.

Под луны волшебным взглядом

Ты — как белое крыло.

Там, за садом, мир огромный,

В дымных тучах небосклон;

Здесь серебряные клены,

Чародейный, лунный сон.

По кустам досель кочуя,

Тень балкон заволокла.

Ветер с моря. Бурю чуя,

Крепнут белые крыла.

96

Мне сказали, что ты умерла

Заодно с золотым листопадом

И теперь, лучезарно светла,

Правишь горним, неведомым градом.

Я нездешним забыться готов,

Ты всегда баснословной казалась

И багрянцем осенних листов

Не однажды со мной любовалась.

Говорят, что не стало тебя,