- Клюев Николай Алексеевич - Страница 67

Рай мужицкий — ребяческий бред...»

Но с рязанских полей коловратовых

40 Вдруг забрезжил конбпляный свет.

Ждали хама, глупца непотребного,

В спинжаке, с кулаками в арбуз,—

Даль повыслала отрока вербного,

С голоском слаще девичьих бус.

Он поведал про сумерки карие,

Про стога, про отжиночный сноп;

Зашипели газеты: «Татария!

И Есенин — поэт-юдофоб!»

О бездушное книжное мелево,

50 Ворон ты, я же тундровый гусь!

Осеняет Словесное дерево

Избяную, дремучую Русь!

Певчим цветом алмазно заиндевел

Надо мной древословный навес,

И страна моя, Белая Индия,

Преисполнена тайн и чудес!

Жизнь-праматерь — заутрени росные —

Служит птицам и правды сынам;

Книги-трупы, сердца папиросные, —

60 Ненавистный Творцу фимиам!

1916

2

Изба — святилище земли,

С запечной тайною и раем,

По духу росной конопли

Мы сокровенное узнаем.

На грядке веников ряды —

Душа берез зеленоустых...

От звезд до луковой гряды

Всё в вещем шепоте и хрустах.

Земля, как старище-рыбак,

Сплетает облачные сети,

Чтоб уловить загробный мрак

Глухонемых тысячелетий.

Провижу я: как в верше сом,

Заплещет мгла в мужицкой длани,—

Золотобрёвный, Отчий дом

Засолнцевеет на поляне.

Пшеничный колос-исполин

Двор осенит целящей тенью...

Не ты ль, мой брат, жених и сын,

Укажешь путь к преображенью?

В твоих глазах дымок от хат,

Глубинный сон речного ила,

Рязанский маковый закат —

Твои певучие чернила.

Изба — питательница слов

Тебя взрастила не напрасно:

Для русских сел и городов

Ты станешь Радуницей красной.

Так не забудь запечный рай,

Где хорошо любить и плакать!

Тебе на путь, на вечный май,

Сплетаю стих — матерый лапоть.

Между 1916 и 191

83

У тебя, государь, новое ожерельице...

Слова убийц св. Димитрия-царевича

Елушка - сестрица,

Верба - голубица,

Я пришел до вас:

Белый цвет Сережа,

С Китоврасом схожий,

Разлюбил мой сказ!

Он пришелец дальний,

Серафим опальный,

Руки — свитки крыл.

Как к причастью звоны,

Мамины иконы,

Я его любил.

И в дали предвечной,

Светлый, трехвенечный,

Мной провиден он.

Пусть я некрасивый,

Хворый и плешивый,

Но душа как сон.

Сон живой, павлиний,

Где перловый иней

Запушил окно,

Где в углу, за печью,

Чародейной речью

Шепчется Оно.

Дух ли это Славы,

Город златоглавый,

Савана ли плеск?

Только шире, шире

Белизна Псалтыри —

Нестерпимый блеск.

Тяжко, светик, тяжко!

Вся в крови рубашка...

Где ты, Углич мой?..

Жертва Годунова,

Я в глуши еловой

Восприму покой.

Буду в хвойной митре,

Убиенный Митрий,

Почивать, забыт...

Грянет час вселенский,

И собор Успенский

Сказку приютит.

<1917>

4

Бумажный ад поглотит вас

С чернильным черным сатаною,

И бесы: Буки, Веди, Аз

Согнут построчников фитою.

До воскрешающей трубы

На вас падут, как кляксы, беды,

И промокательной судьбы

Не избежат бумагоеды.

Заместо славы будет смерть

10 Их костяною рифмой тешить,

На клякспапировую жердь

Насадят лавровые плеши.

Построчный пламень во сто крат

Горючей жупела и серы.

Но книжный червь, чернильный ад

Не для певцов любви и веры.

Не для тебя, мой василек,

Смола терцин, устава клещи,

Ржаной колдующий Восток

20 Тебе открыл земные вещи:

«Заря-котенок моет рот,

На сердце теплится лампадка».

Что мы с тобою не народ —

Одна бумажная нападка?

Мы, как Саул, искать ослиц

Пошли в родные буераки,

И набрели на блеск столиц,

На ад, пылающий во мраке.