- Клюев Николай Алексеевич - Страница 89

В окно к тресковому помору

Стучится дед — пурговый сон.

Пусть кладенечные изломы

Врагов, как молния, разят, —

Есть на Руси живые дрёмы —

Невозмутимый, светлый сад.

Он в вербной слезке, в думе бабьей,

В Богоявленье наяву,

И в дудке ветра об арабе,

Прозревшем Звездную Москву.

<1918>

324. Медный кит

Объявится Арахлин-град,

Украшенный ясписом и сардисом,

Станет подорожник кипарисом,

И кукуший лен обернется в сад.

Братья, это наша крестьянская красная культура,

Где звукоангелы сопостники людских пабедок и

просонок!

Корноухий кот мудрей, чем Лемура,

И мозг Эдиссона унавозил в веках поросенок.

Бадожок каргопольского бегуна — коромысло весов

вселенной,

10 И бабкино веретено сучит бороду самого Бога.

Кто беременен соломой, — родит сено,

Чтоб не пустовали ясли Мира — Великого Единорога,

Чтобы мерна была жвачка гималайнозубых полушарий

(Она живет в очапе и в ткацком донце).

Много на Руси уездных Татарии

От тоски, что нельзя опохмелиться солнцем,

Что луну не запечь, как палтосу, в тесто,

И Тихий океан не влить в самовар.

Не величайте революцию невестой,

20 Она только сваха, принесшая дар —

В кумачном платочке яичко и свечка

(Газеты пищат, что грядет Пролеткульт).

Изба — Карфаген, арсеналы же — печка,

По зорким печуркам не счесть катапульт.

Спешите, враги — легионов чернильниц,

Горбатых вопросов, поджарых тире,

Развеяться прахом у пахотных крылец,

Где Радужный Всадник и конь в серебре!

Где тропка лапотная — план мирозданья,

30 Зарубки ступеней — укрепы земли,

Там в бухтах сосновых от бурь и скитанья

Укрылись родной красоты корабли.

Вон песни баркас — пламенеющий парус,

Ладья поговорок, расшива былин...

Увы! Оборвался Дивеевский гарус,

Увял Серафима Сарбвского крин.

На дух мироварниц не выйдет Топтыгин,

Не выловит чайка леща на уху...

Я верю вам, братья Есенин, Чапыгин,—

40 Трущобным рассказам и ветру-стиху:

«Инония-град», «Белый скит» — не Почаев,

Они — наши уды, Почаев же — трость.

Вписать в житие Аввакумов, Мамаев,

Чтоб Бог не забыл черносошную кость.

И вспомнил Вселюбящий, снял семь печатей

С громовых страниц, с ураганных Миней,

И Спас ярославский на солнечном плате

Развеял браду смертоноснее змей: —

Скуратовы очи, татарские скулы,

50 Путина к Царьграду — лукавый пробор...

О горе! В потире ныряют акулы,

Тела пожирая и жертвенный сор.

Всепетая Матерь сбежала с иконы,

Чтоб вьюгой на Марсовом поле рыдать,

И с псковскою Ольгой, за желтые боны,

Усатым мадьярам себя продавать.

О горе! Микола и светлый Егорий

С поличным попались: отмычка и нож...

Смердят облака, прокаженные зори,

60 На Божьей косице стоногая вошь.

И вошь — наша гибель. Завшивело солнце,

И яростно чешет затылок луна.

Рубите ж Судьбину на баню с оконцем,

За ним присносущных небес глубина!

Глядите в глубинность, там рощи-смарагды,

Из ясписа даль, избяные коньки, —

То новая Русь — совладелица ада,

Где скованы дьявол и Ангел Тоски.

Вперяйтесь в глубинность, там нищие в бармах,

70 И с девушкой пляшет Кумачневый Спас.

Не в книгах дозреет, а в Красных Казармах

Адамотворящий, космический час.

Погибла Россия — с опарой макитра,

Черница-Калуга, перинный Устюг!

И новый Рублёв, океаны — палитра,

Над Ликом возводит стоярусный круг —

То символы тверди плененной и сотой

(Девятое небо пошло на плакат).

По горним проселкам, крылатою ротой

80 Спешат серафимы в святой Петроград.

На Марсовом поле сегодня обедня

На тысяче красных живых просфорах,

Матросская песня канонов победней,

И брезжат лампадки в рабочих штыках.

Матросы, матросы, матросы, матросы —

Соленое слово, в нем глубь и коралл;

Мы родим моря, золотые утесы,

Где гаги — слова для ловцов-Калевал.

Прости, Кострома, в душегрейке шептухи!

90 За бурей «прости», словно саван, шуршит.

Нас вывезет к солнцу во Славе и Духе

Наядообразный, пылающий кит.

<1918>

325

Незабудки в лязгающей слесарной,

Где восемь мозолей, рабочих часов,

И графиня в прачечной угарной,

Чтоб выстирать совесть белей облаков.

Алмазный король на свалке зловонной,