- Клюев Николай Алексеевич - Страница 96

Причудливый сложит рассказ!

И будет два солнца на небе —

Две раны в гремящих веках,

Пурпурное — в ленинской требе,

Сермяжное — в хвойных стихах.

Недаром мерещится Мекка

Олбнецкой серой избе...

Горящий венец человека

Задуть ли самумной судьбе?!

От смертных песков есть притины —

Узорный оазис-изба...

Грядущей России картины —

Арабская вязь и резьба,

В кряжистой тайге — попугаи,

Горилла — за вязкой лаптей...

Я грежу о северном рае

Плодов и газельих очей!

<1919>

349

Глухомань северного бревенчатого городишка,

Где революция как именины у протопопа.

Ряд обжорный и каланчи вышка

Ждут антихриста, сивушного потопа.

На заборе кот корноухий

Мурлычет про будочника Егора,

В бурнастых расстегаях старухи

Греют души на припёке у собора.

Собор же помнит Грозного, Бориса,

На створах врат Илья громогласный...

Где же Свобода в венке из барбариса

И Равенство — королевич прекрасный?

Здесь не верят в жизнь без участка,

В смерть — без кутьи и без протопопа.

Сбывается аракчеевская сказка

Про немчуру и про мужика-холопа:

Немец был списан на икону —

Мужику невдомеки рожа...

По купецким крышам, небосклону

Расплеснулся закат-рогожа.

На рогоже страстотерпица Россия

Кажет Богу раны и отеки...

Как за буйство царевна София,

Мы получили указ жестокий:

«Стать уездной бревенчатой глухомани

Черной кузней при Удгоф-бароне,

И собору, как при Грозном Иоанне,

Бить уставы в медные ладони».

<1919, 1921>

350

Чернильные будни в комиссариате,

На плакате продрог солдат,

И в папахе, в штанах на вате;

Желто-грязен зимний закат.

Завтра поминальный день —

Память расстрелянных рабочих...

Расцветет ли в сердцах сирень

У живых, до ран неохочих?

Расплетут ли девушки косы.

Старцы воссядут ли у ворот,

Светорунные мериносы

Сойдутся ль у чермных вод?

Пахнёт ли вертоград изюмом,

Банановой похлебкой очаг?..

Вторя смертельным думам,

Треплется советский флаг,

Как будто фрегат багряный

Отплывает в безвестный край...

Восшумят в печурке платаны,

На шесток взлетит попугай!

И раджа на слоне священном

Посетит карельский овин,

Из ковриги цветом нетленным

Взрастет златоствольный крин!

Вспыхнет закат-папаха,

Озарит потемок чернил,

И лагунной музыкой Баха

Зажурчит безмолвье могил!

<1919>

351. Красный Адам

Была разлука с Единым,

На Горе гор, у реки животной,

Где под радужным говорящим крином

Реяли духи, как пух болотный.

На крине солнце — ястреб небесный,

Устилало гнездо облачным пухом.

Помню дол тернистый и тесный,

Гибель сына под братским обухом,

Помню прощание с Иерусалимом,

С тысячестолпным кедровым храмом.

Пестрые жизни проплыли мимо, —

Снова зовусь я Красным Адамом.

В зрачках моих хляби и пальмы Евфрата,

Но звездное тело застегнуто в хаки,

И молот с серпом на печати мандата

Вещает о жертвенном солнечном браке...

Павлины-декреты, пестры и слепящи,

В курятнике будней выводят птенцов.

Часы ураганны, мгновенья гремящи,

И мысленный шквал не найдет берегов.

Евфратная Русь в черемисском совдепе,

В матросской цигарке Аравии зной!

За смертною бурей наш якорь зацепит

Коралловый город с алмазной стеной.

С урочным отплытьем на якорных лапах,

Раскинет базары поддонный Харран...

Плывет от Олбнца смоковничный запах,

Устюжский закат осыпает шафран.

Я — отпрыск Адама, в окопной папахе,

Улыбчивой твари даю имена...

Не критик ученый, а песней феллахи

Измерят мой стих, как пустыню, до дна.

352

Павлу Медведеву

Россия плачет пожарами,

Варом, горючей золой,

Над перинами, над самоварами,

Над черной уездной судьбой.

Россия смеется зарницами,

Плеском вод, перелетом гусей,

Над чертогами и темницами,

Над грудой разбитых цепей.

Россия плачет распутицей,

Листопадом, серым дождем,

Над кутьею и Троеручицей