Царское дело - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 32

– Как это вдруг – сторожить? – сердито переспросил Маркел. – Я еще тебя посторожу!

– О, о, какие мы! – передразнил его Сеня. – И пошутить нельзя. – И уже истопникам прибавил: – Угостите его чем-нибудь, а то порешит всех.

И с этими словами Сеня вышел. Истопники молчали. Маркел, не спрашивая их, сел к столу, правда, с краю и начал:

– Маркелом меня звать. Дело у меня по службе: надо одного человека найти и порасспросить его маленько.

– А что это за человек? – спросил другой истопник, сосед первого.

– Да Родька Биркин, если про такого слышали, – ответил Маркел.

Истопники заулыбались, а еще один, уже третий из них, сказал:

– Да кто же его сегодня не слышал?! Да он тут так орал, что ого-го!

– Чего он орал? – спросил Маркел.

– Пьян был, вот и орал, – ответил третий истопник. – Очень крепко выпил, прямо почти до смерти, ну и ходил по хоромам, орал, что это он виноват и дайте ему веревку, он повесится.

– Зачем повесится? – спросил Маркел.

– Это лучше у него спросить.

– А где он сейчас? – опять спросил Маркел.

– Спит, – ответил первый, главный истопник. – И не добудится его никто, пока он сам не проснется. Бывало, государь его зовет играть, а ему говорят: Родька спит. И государь махнет рукой и скажет: ну и ладно, не будите его, пусть проспится. Вот как! Сам государь не веливал, а тут мы полезем.

Маркел промолчал. И тут вдруг заговорил четвертый истопник:

– Государь Родьку любил. И, ох, бывало, говаривал: не верю я тебе, Родион, не может живой человек быть таким хитрым и памятливым, это у тебя все от нечистого, надо бы тебя проверить, испытать по-настоящему! Но не испытывал. Потому что любил крепко. Может, даже крепче Аграфены.

– Кого, кого? – переспросил Маркел.

– Аграфены. Это его нянька, – сказал другой истопник. – Ведьма она старая. Ей уже, наверное, сто лет, а вот пережила его.

– Это такая сухонькая, маленькая, которая громко кричала, когда государь преставился? – спросил Маркел.

– Она! Она! – воскликнул главный истопник. – Ух, она тогда выла… А ночью выла еще громче. Никто у нас даже глаз не сомкнул. Во как она его любила!

– А он ее, может, еще крепче, – опять сказал третий истопник. – Ну так он же ей жизнью обязан.

– Как это жизнью? – спросил Маркел.

– Очень просто! – охотно ответил третий истопник. – Он тогда был еще сосунком. А бояре уже думали, как бы это его отравить. И вот придумали! Поймали эту Аграфену и намазали ей титьку ядом. Тогда она, только они ушли, берет нож и эту титьку шах-шарах! Исполосовала всю. Кровища потекла, кровища! И весь яд с титьки смыло. А тут государь орать! Есть хочет, дай есть! А царю не поперечишь же. Ну, и она ему эту титьку и сунула. А он как давай ее смоктать! Так и привык пить кровь. И так и пил всю жизнь. Из нас изо всех.

И третий истопник замолчал. Другие тоже молчали. Маркел думал. И вдруг этот третий истопник прибавил:

– А мы знаем, кто ты. Я тебя вместе с Трофимом Пыжовым видел, когда вы из Ближнего застенка выходили. Трофим был в фартуке, а руки у него все красные.

– Ты что это? – сказал Маркел. – Зачем ему фартук? Он же не мясник!

– Ну, это не нам судить, кто кем на этом свете служит, – сказал третий истопник. – И не смотри на меня так. На меня сам царь смотрел и ничего не высмотрел.

Сказав это, третий истопник осмотрелся. Его товарищи согласно закивали.

– Как это – царь смотрел? – спросил Маркел.

Третий истопник насупленно молчал.

– Савва! Савва! – сказали ему. – Расскажи.

Савва (третий истопник) на это только усмехнулся.

– Ну, расскажи, ты чего? Теперь-то уже можно.

Но Савва еще немного помолчал и только после начал:

– Да, была одна история. Ей третий год уже пошел. Перед Филипповками это было. И не здесь, а в Александровой слободе. Поздно уже было, везде свет зажгли. И затопили крепко! И вот царь, великий государь, стоит в одном халате, а там это можно… И вот царь стоит, а царевич стоит рядом, и царь ему строго говорит: что ты это, Ваня, опять мне перечишь, а я тебе разве не ясно сказывал? А царевич: нет, не ясно! И еще вот так гыгыкнул. А царь ему тогда: ах, вот ты как! И посохом его по голове ка-ак саданет в сердцах! И прямо в жилку, в висок! Царевич сразу упал. Царь к нему: Ваня, Ванечка! Это же был его старший, Иван. И он уже не отзывается, лежит. Царь на него пал сверху и рыдать! Тут я дрова и выронил. Посыпались они, затарахтели. Сухие же! Царь сразу вскинулся, на меня поворотился, смотрит… И я вдруг чую, что я сейчас загорюсь! И загорелся бы… Но тут он заморгал глазами, заморгал, и мне стало легче. А у него слезы покатились. Вот такие! Как бобы. И я закричал, побежал звать подмогу. А что кричал? Царевич, я кричал, убился, зацепился за порог и об приступочку виском. И сразу насмерть. Тоже после был сыск, и твой Трофим был при сыске, – это Савва-истопник сказал, уже глядя только на Маркела. И еще прибавил: – Твой Трофим, да, который в фартуке, и я ему тоже сказал, что да, что об приступочку.

Маркел спросил:

– А к кресту тебя подводили?

– Конечно, подводили, – сказал Савва. – И я тот крест целовал. Но повторил: об приступочку.

– Но как ты это мог? – громко сказал Маркел. – После крестоцелования!

– Как, как!.. – передразнил истопник. – А вот так. И если язык повернулся, значит, так Бог ему велел. А иначе бы не допустил. Так и сейчас у нас было.

– Когда – сейчас?

– Вчера. Или уже позавчера? Когда Родька с шахматами приходил. И царь вдруг брык и повалился. Вот Родька и запил. А как тут не запьешь? Я бы и сам…

Тут Савва вдруг замолчал и стал прислушиваться. Но Маркел громко сказал:

– Так, говоришь, вдруг повалился? А почему вдруг?

– А я откуда знаю? – сказал Савва. – Это не моя забота. Моя забота дровишки подбрасывать, а твоя ходить и нюхать. – И вдруг опять замолчал, еще внимательней прислушался. И уверенно сказал: – Шаги!

Маркел ничего не слышал. Потом вдруг открылась дверь и на пороге показалась Параска.

– Пойдем, – сказала она. – Дядя ждет.

Маркел поднялся и пошел к двери.

Маркел вышел из истопничьей, и дверь за ним сразу закрыли. Стало темным-темно. Параска сбоку сказала:

– Сюда!

Маркел шагнул на ее голос, поднял руку и наткнулся на Параску.

– Эй! – строго сказала она. – Ты чего?

Но тут же взяла его за руку и повела за собой. Рука у нее была горячая. Параска шла и говорила:

– Тут совсем недалеко. Сейчас свернем и наверх, а там вниз и налево. Он же прямо здесь живет. Мой дядя. Младший матушкин брат. Они по бабушке рязанские. И Родька тоже рязанский, вот дядя с ним и сошелся.

– Родька, говорили, сейчас спит, – сказал Маркел. – Потому что…

– Знаю, – сказала Параска. – Ну и что? Мы пока дядю проведаем, Родька как раз проспится. А нет, дядя его растолкает. Дяде можно, они же с ним приятели.

И, говоря все это, они сперва взошли по лестнице, после прошли прямо и опять спустились, а там свернули под другую лестницу.

– Здесь, – тихо сказала Параска и условным стуком постучала в дверь.

– Ты? – спросили изнутри.

– Я, – ответила Параска.

С той стороны брякнул замок, и медленно открылась дверь. Параску и Маркела озарило светом. Маркел прищурился. Напротив него стоял Параскин дядя Тимофей, так надо было понимать, но рассмотреть его пока было нельзя, потому что он был весь в свету. И он из этого света настороженно сказал:

– Здоровы будем…

– Здоровы, – бодрым голосом ответила Параска. – А это Маркел. Он у Трофима ночует. И там же, с ним вместе служит.

– Так же зарезали Трофима, – еще настороженней сказал Параскин дядя.

– Ну, и зарезали, – ответила Параска. – Такая у них служба – не зевай!

– О!.. – только и сказал Параскин дядя, отступил на шаг и без всякой охоты прибавил: – Входите.

Теперь дядю стало можно рассмотреть. Он был совсем еще не старый, ему было лет сорок, весь из себя ухоженный, гладкий и по-богатому одетый. Одно слово, царский постельничий, подумал Маркел и начал осматриваться дальше. И насторожился, потому что в горнице все было перевернуто, на столе лежало много всякого добра, также и все сундуки были открыты, а возле двери стояли сапоги – пар не меньше десяти, и все очень добротные.