Рубин из короны Витовта - Дмитриев Николай Николаевич - Страница 26

– Расскажи, как оно было?..

Пьянчужку не надо было уговаривать. Он жадно отхлебнул из кружки и тут же начал:

– Должен сказать, ясновельможный пан рыцарь, – при этих льстивых словах пройдохи Вильк напыжился и гордо посмотрел по сторонам, – что на первый бой вышли комтур крестоносцев и рыцарь из свиты коронного гетмана.

Услыхав про крестоносцев, Мозель, который до той поры скептически посматривал на пьянчужку, встрепенулся и спросил:

– А имена рыцарей тебе известны?

– А как же! – хитрец снова потянулся за кружкой и, только основательно глотнув, закончил: – Комтур Отто фон Кирхгейм и рыцарь Шомоши Ференц.

– И кто победил? – Вилька аж затрясло от нетерпения.

– Ясно кто, – хмыкнул пройдоха. – У пана коронного гетмана слабых рыцарей нет. А вот потом пан Шомоши сотворил такое, что не только он, но и его конь поклонился королевской семье, а после прилюдно объявил, что пани Беата из Сосновцев – самая красивая женщина королевства…

– А это и вправду так? – заинтересовался Вильк.

– Не знаю, – пьянчужка равнодушно пожал плечами. – Я там не был…

И тут вдруг вмешался Мозель, неожиданно властно кинув:

– А не был, так и нечего тут рассиживаться… П-шёл отсюда!

Пьянчужка мгновенно сник и, хлебнув всё, что ещё оставалось в кружке, подался прочь, а вот пан Вильк, который не ожидал ничего подобного, возмутился и даже раскрыл было рот, чтоб приструнить Мозеля, но купец, не дав ему ничего сказать, жёстко заговорил сам:

– Зачем пану слушать какого-то голодранца? Разве пан Вильк не понимает, что тому пройдохе известно только то, что знают все, а болтает он затем, чтоб его угостили на дурняк?

– А я слушаю, кого хочу! – сердито стукнул кулаком по столу Вильк. – Потому что плачу здесь я, а тебе, купец, кстати, пора рассчитаться со мной, потому как мы уже в Кракове.

– Согласен, – усмехнулся Мозель и достал из-под полы своего драного бострога золотой.

Увидев монету, Вильк, и не подозревавший, что у ограбленного купца могут быть такие деньги, ошарашенно глянул на своего бобровника, который от неожиданности разинул рот, да так и сидел, не в силах произнести хоть слово. А Мозель, убедившись, что произвёл должное впечатление, положил монету перед Яцеком и сказал:

– Это тебе.

Челюсть у обалдевшего бобровника совсем отвисла и начала смешно дёргаться, а вот пан Вильк обиженно надул губы и только собрался что-то сказать, как Мозель ошеломил и его, с улыбкой выложив перед шляхтичем сразу два золотых.

– А это вам, пане Вильк.

Теперь уже и у шляхтича вид был почти такой же, как у бобровника, но он взял себя в руки и, вперив взгляд в лицо Мозеля, сдавленно спросил:

– Вы кто… пане Мозель?

– Я? – купец усмехнулся. – Я один из тех, кто при желании может зайти и к королю, и к герцогу.

Говоря так, он нисколечко не преувеличивал. Его доходы и положение в Ганзе давали ему право не только так думать, но при необходимости и делать. И, вероятно, именно это подсознательно понял Вильк, пролепетав:

– Но я ж… Я простой рыцарь…

– Именно так, – согласился Мозель. – Рыцарь. И, кстати, один рыцарский поступок вы уже совершили. То, что пан шляхтич спас меня, – не просто поступок, а услуга, и не кому-нибудь, а самому императору.

– Присягаю, – сглотнул слюну Вильк. – Если надо, я сделаю то же ещё раз.

Почувствовав, что шляхтич говорит от сердца, Мозель на миг задумался, а потом снова полез за пазуху, достал на этот раз перстень с необычно-жёлтым камнем, и, тоже положив его рядом с монетами, тихо, со значением, сказал:

– Я знаю, пан Вильк, что такое слово рыцаря. И потому прошу принять от меня этот подарок. В перстень вправлен не простой, а «лунный камень». Носите его всегда, и он принесёт вам удачу. Что касается денег, то, я думаю, их хватит на то, чтоб справить полный доспех и себе, и ему. – Мозель кивнул на безмолвного бобровника и снова усмехнулся. – Надеюсь, что именно он станет вашим слугой-оруженосцем…

На какой-то момент совсем сбитый с толку пан Вильк молча смотрел на перстень, а потом, не удержавшись, начал примерять подарок, и тут оказалось, что кольцо-держак так село на палец шляхтича, как будто оно было сделано по мерке…

Комтур Отто фон Кирхгейм страдал. Ему было больно. Падение на турнире оказалось очень уж неудачным, и теперь каждое резкое движение заставляло рыцаря, сдерживая стон, стискивать зубы. Правда лекарь, который, приходя ежедневно, старательно натирал пациента бальзамом и давал пить снадобья, уверял, что всё пройдёт без последствий.

Впрочем, дело было не только в боли, которая и правда, точно по утверждению лекаря, день за днём становилась меньше, а совершенно в другом. Как-то стараясь избежать боли и потому почти неподвижно лёжа на удобной, заботливо укрытой медвежьей шкурой постели, Отто фон Кирхгейм, неотрывно глядя на выбеленный известью деревянный потолок, вспоминал, вспоминал, вспоминал…

Так, вспоминая, рыцарь каждый раз зорко всматривался в стремительно приближающийся трёхцветный щит. Тщательно целился остриём копья в уязвимое место между «четырёх гвоздей» и, вроде бы попав точно туда, вдруг увидал трибуну, которая почему-то летела куда-то вниз, потом пошедшие в сторону конские уши, а затем сразу наступала темень…

Дальше, точно так же в который раз вспоминалось, как, придя в себя, он лежал на песке, сброшенный под конские копыта, и рядом уже нет ни щита, ни копья, а малейшее движение отдаётся болью во всём теле. А ещё позднее любая попытка подняться или желание хотя бы сесть были напрасны, заполняя сознание рыцаря страхом бессилия…

Отто фон Кирхгейм понимал: жизнь рыцаря связана с опасностью, и при определённых обстоятельствах можно в любой момент очутиться на земле, но одно дело, когда это случается в общей свалке боя или во время простой стычки, и совсем другое, когда падение есть следствие собственных неудачных действий или явного превосходства противника…

Однако даже не это больше всего мучило Отто фон Кирхгейма. Уже лёжа на постели, комтур узнал, что против него выступал не поляк, а венгерец, который по сравнению с ним был пожилым человеком. И уж совсем нестерпимым для гордости крестоносца было то, что его противник особо отличился не где-то там, а именно при Грюнвальде…

Скрип дверей заставил комтура повернуть голову. Он увидел, что в комнату входят сразу два лекаря, и вздохнул. Тем временем эскулап, что всё это время пользовал Отто фон Кирхгейма, поприветствовав рыцаря, представил своего спутника:

– Вот, пане рыцарь, как видите, я пришёл не один. Со мной вас посмотреть пришёл учёный лекарь, пан Цих, он закончил университет в Болонье…

Учёный лекарь сразу уселся на краешек комтурова ложа, ощупал со всех сторон тело рыцаря и, похоже не найдя ничего угрожающего, удовлетворенно хмыкнул. Потом, обращаясь к коллеге, спросил:

– Лекарь-банщик смотрел?

– Да, – с готовностью откликнулся тот. – Сразу после падения.

Услыхав, что раздражающее его поражение назвали простым падением, Отто фон Кирхгейм недовольно сморщился, и это не прошло незамеченным. Лекарь Цих внимательно посмотрел на рыцаря и поинтересовался:

– Скажите, участие в турнире – главная цель вашего приезда в Краков?

– А какое это имеет значение? – насторожился комтур.

– А то, – спокойно пояснил лекарь Цих, – что весёлость – одно из трёх условий здоровья, а я вижу, пана рыцаря что-то угнетает. Я понимаю, произошла неприятность, но если это цель не главная, то случившимся следует пренебречь. Вот, скажем, если пан рыцарь куда-нибудь торопится, а его конь захромал. Тогда надо сменить коня – и всё разрешится. То будет уже не такое важное, а просто побочное дело. Пан рыцарь понимает, о чём я?

– Да, – коротко ответил комтур.

Выходило, что лекарь предлагал ему считать поражение на турнире второстепенным делом… И вдруг он осознал, что до определённой степени это действительно так. Выражение лица комтура неуловимо сменилось, и лекарь Цих проницательно усмехнулся.