Борель. Золото (сборник) - Петров Петр Поликарпович - Страница 75

Пар уходил к клубящейся мути неба, пар беспрерывно кочевал между небом и землей. В ямках, по рытвинам и ложбинам, приминая набухшую траву, копилась вода. Грозно полнела река.

Работа в открытых шурфах приостановилась. Пришлось снова отрывать Морозова с артелью на возведение прикрытий и плотин. Большое дело бросало людей по своему капризу, заставляло перестраиваться на ходу. Беды наступали неожиданно каждый день, каждый час. Тлетворные их силы обнаруживались с тыла, с флангов, с фронта… И горняки, изнемогая от неистового гнуса, от гнилости ненастья, от гроз и духоты жаркого лета, давали неустанно бои видимому и невидимому врагу. Шахтеры – главная сила рудника – бились ударными лавами, не просыхая от пота и ливней.

…Вокруг электростанции сомкнулось тугое кольцо испачканных грязью людей. Все знали, что отсюда пойдет могучая сила на помощь человеку.

Главный механик, не спавший несколько ночей, пустыми глазами смотрел на Вандаловскую.

– Турбины готовы, – отрывочно говорил он. – Турбогенераторы включены. Обратите внимание на котел. Мне кажется, у него есть дефект. В спешке недосмотрено.

Гурьян ходил навытяжку между сложными остовами механизмов. Сегодня он не замечал отдельных работников. Заботы и ожидания вытеснили даже непреодолимо сладкое, ненасытно манящее воспоминание о первом вечере, проведенном с Татьяной в бору.

Монтеры, мотористы, электротехники спешили, наполняя гулом здание. Гурьяна это почему-то злило. Когда же они станут на свои места? В топках жарко трещали лиственничные дрова. Главный механик в сотый раз проверял составные части двигателей. Ему светили фонарями два электромеханика. Из окружавшей станцию гущи людской вырывались сомнения:

– Расчемоданилось, должно…

– Какая-то заковыка получилась.

– Оно легко разбросать, а пустить как придется.

– Может, части не подходят?

– У нас бывает… Прислали же в прошлый раз горшки вместо чугунов.

– Там пошлют и сапог с лаптем.

Терпение рабочих истощалось, у Гурьяна вдвойне. Хилганцы угрожали судом за самовольный захват частей. Пугливым зверьком копошилось чувство опасения за прочность котла.

Главный механик знаком руки подал сигнал. Прошли тягостные минуты ожидания. Люди с запачканными маслом лицами стали на свои места: как акушерка за рождением ребенка, следили глаза за порученными им участками.

Зайцев выпрямился и сверху вниз опустил грузную руку. Голоса смолкли. Механик указал директору на стул. От первого толчка моторов дрогнуло здание, со стен и потолка мелко забусила копоть. Механизм пошел ровно, без малейших перебоев. Свет ослепительным клубом разорвал сумеречную темь. Свет ярко позолотил увал, где скупо маячили крыши шахт, свет белыми глазами брызнул из окон поселковых бараков. Ночь превратилась в день.

Гурьян смотрел на мелькающие лица рабочих. Усталость и тревоги слетели, тяжести их не чувствовал, будто искупался после знойного дня в холодной воде.

Главный механик, склонив голову, прислушался к внутренней работе огромной махины. В глубоких морщинах его широкого лица отсвечивали масло с грязью. Но глаза наливались успокоением.

Он, как поэт, улавливал опытным ухом верные размеры стального ритма, как хормейстер, был доволен стройно льющимися звуками, закономерными толчками локомотивов, турбин и трансмиссий. И это прокопченное лицо, со следами многолетней работы около машин, расцветало в улыбке, передавало радость окружающим.

Но вдруг лицо это помертвело. Ослепительно-белый свет в секунду превратился в кроваво-матовый. От котла послышался истошный голос кочегара. К розовому потолку серым клубом хлестнул пар, перемешанный с дымом.

– Так и есть!

Механик грубо толкнул Вандаловскую, кинулся к котлу.

За ним застучали десятки ног. Свет мерк, а вместе с ним меркла неудержимо вспыхнувшая радость осаждающих окна и двери людей.

Свет растаял в тьме пасмурной ночи.

– Может, задержка какая? – тихо сыпались догадки.

– Пропало дело…

– Котел! Котел!

Люди говорили полушепотом, будто боясь еще больше осердить заартачившуюся махину. Повреждение силового центра – смертельный удар истерзанному постоянной борьбой руднику. Люди страшились этой мысли, как войны, как эпидемии. В головах гнездились обвинение, страх за свое существование, непонятные обиды на строителей.

– Так и есть, – повторил механик сникшему Гурьяну. – Бракованный котел зарезал нас. Достанем новый – спасены, не достанем – придется временно старыми агрегатами монтировать станцию. – Но директор плохо понимал механика. Он думал об оттяжке постройки обогатительной фабрики, о срыве плана золотодобычи, об ударах, которые теперь могут быть со всех сторон. И странно, в этот час плохо ощущал биение сердца, оно будто останавливалось в груди холодным шершавым камнем и мешало, до боли мешало дышать. А в уши кто-то хохотал: «Вот тебе и большая, новая станция… Провал… Провал».

По травам шумел дождь. От сырости разбухала суглинистая земля, она липла к обуви жидкой лиственничной серой, тестом месилась под ногами. Из прикатанных зеленей, загнув шейки, торчали белоголовники. Жухло стояла под туманами молчаливая тайга.

– Гурьян!

Директор оглянулся и сразу узнал Татьяну. Он стоял под дождем среди долины, между рельсами узкоколейки, ползущими к поселку серебряными нитями.

– Ты устал и расстроен? – Она мягко взяла его за руку. – Успокойся и никому не показывайся. Ну пойми, что в такой суматохе без провалов не обойдешься. Давай пошлем сегодня же Яцкова в трест, а если желаешь, я сама поеду. Чего же ты молчишь? Пойдем, я не оставлю тебя одного сегодня.

2

В промытых дождями сопках глухо терялись голоса. От ливней прели на плечах приискателей грубые спецовки, пузырями надувались запорожские, непревзойденные по широте, шаровары. Сдобренный лесным пахучим жиром навесной мост не гремел подпрыгивающими бревнами, как прежде. Дебрь не угрожала руднику криками зверей и птиц, притаившихся от непогоды.

Тяжелой канонадой шли над тайгой громыхающие грозы. Засоренное тучами небо бороздила молния. Варваре казалось, что чья-то шальная рука машет зажженной лучиной в темной избе. После каждого громового удара она сыпала на широкую грудь частые кресты, шевелила губами молитву и старалась убежать от жуткой беды.

Варвара оглянулась на окрик шагающего впереди артели плотников Морозова.

– Эй, товарищ дирехтурша! Чертей-то пугать тебе навроде и неловко.

Она не почувствовала оскорбительного смеха плотников. Побаиваясь Гурьяна и стыдясь соседей, Варвара молилась дома украдкой, хотя и веровала как-то нелепо, по привычке.

До избушки, стоявшей на отлете от рудника, два раза падала, подолгу не могла установить ноги, они ползли в стороны, будто попадали в кисель. Дверь открыла беловолосая, с лицом, похожим на кору лиственницы, бабка Дарья. Старуха бабничала четверых ребят Варвары и сживала у ней с лица веснушки. На земляном полу избы белой пеной вздымалась стружка, рядком громоздились недоделанные корзины. Библейский тон успокаивающе подействовал на Варвару.

– Ушлепалась-то, матушка! Ать и гибель же, господи боже ты мой. Садись-ка к печурке поближе.

Варвара охлопывала широкую шерстяную юбку, глазами пустыми, как выпитые рюмки, смотрела на хлам, не осмысливая в этот час ничего, кроме боли, сжавшей сердце. Затем всхлипнула, захлебнулась горечью.

– К тебе за нуждой, бабка Дарья!

– Бай, с чем бог принес?

Остекленелые, потерявшие цвет глаза старухи увлажнились мутью, Варвара выкладывала торопясь, будто ела горячие пельмени:

– Рвались ниточки целый год, и лопнула, видать, последняя. Бросает ведь меня муженек-то. Сегодня опять пришел от крали на свету и заперся. Ну, пусть я не пара ему. Красивую и умственную нашел, но ведь он закон со мной принимал, а она наложница. Таскаться захотела на теплую-то пору, ну и искала бы ученых и незанятых. Помоги, сделай милость, бабка Дарья. Отворот, што ли, какой придумай.