Месть Аскольда - Торубаров Юрий Дмитриевич - Страница 32

– Что случилось? – сердце у княгини дрогнуло.

– Он, он! – таинственным голосом зашептала та. – Вернулся! Пришел! – И стала неопределенно тыкать куда-то пальцем.

– Кто вернулся? – с тревогой спросила хозяйка.

– Дык он… братец!

– Всеволод? – испуганно уточнила княгиня.

Управительница энергично закивала. Княгиня приложила палец к губам:

– Т-с-с! Приведи ко мне, чтоб никто не видел.

Вскоре перед ней – в изодранной одежде, заросшая щетиной до самых глаз, – появилась жалкая худючая фигура.

Княгиня сделала несколько шагов навстречу. И только по глазам, каким-то укоризненным и виноватым одновременно, она признала в нем свою кровинку. В голове лихорадочно заворочались мысли: «Что делать? Да как его встретит князь? Где он был до сих пор? Что с ним за это время случилось?»

Но расспрашивать пока не решилась. Сделав счастливое лицо, она прижала брата к груди.

– Милый мой, жив! Слава Богу! Худющий-то какой! Но ничего. Были бы кости… Я велю… – она запнулась. – Да, я велю отвезти тебя в Кленовку. Там сил наберешься.

Всеволод только устало и безразлично пожал плечами.

– Флориха, вели запрячь лошадей немедля! Да проводи князя. Ну, с Богом… Да смотри, – хозяйка схватила управительницу за руку, – чтоб никто не видел. И сама не проговорись!..

Флориха, ничего не понимая, согласно кивнула.

…Место, куда привезли князя Всеволода, оказалось небольшим, но ладно срубленным домом. Внутри было тепло. Мягкие шкуры устилали пол, а от струганых стен веяло покоем и домовитостью. Сумрачный, неприветливый человек, судя по всему, хранитель этого очага, о чем-то пошептался с Флорихой, после чего лицо его приобрело более мягкие черты.

Княгине бы радоваться возвращению братца, но что-то заставляло ее скрывать его появление. Выбрав время поудобнее, она сама наведалась в Кленовку. Всеволод уже пришел в себя. Вид был не такой изможденный, как накануне. Но от всей фигуры веяло такими одиночеством и неустроенностью, что княгине стало его жалко. Ей захотелось приласкать брата, но он сам, загремев лавкой, приблизился к ней. Она погладила его по голове.

– Бедный ты мой, – вырвалось из ее груди. – Расскажи хоть, как жил все это время.

– Дай сперва приклонить где-нибудь голову. Да муженьку своему, смотри, не проговорись.

Княгиня удивленно посмотрела на брата:

– Ты в чем-то повинен?

Заметив, что сестра встревожилась, Всеволод заторопился ее успокоить:

– Что ты, сестрица, Бог с тобой! Просто я знаю, что он меня недолюбливает. Начнет пытать, где да что… Многие ведь в Козельске погибли, а я вот жив.

– Не ты один, еще… – княгиня прикусила язык. «Не следует пока говорить ему о Всеславне и Аскольде. Это даже хорошо, что он сам не хочет встречаться с Михаилом. Отправлю-ка я его лучше в княжью заимку», – пронеслось в голове. – Братец, – голос княгини стал подозрительно нежен и ласков, – уберегу я тебя до поры до времени от княжеского взгляда. Коль не желаешь с ним повидаться, велю Путше свезти тебя на княжью заимку. Там отдохнешь, сил наберешься. А потом уж как Бог даст…

– Хорошо, – кивнул Всеволод. – Ни о чем лучшем я и не мечтал. Отлежусь, отосплюсь, а там видно будет.

Последние слова его прозвучали загадочно. Но княгине было не до разгадок. Она велела кликнуть Путшу.

…Дни бежали один за другим, а от Аскольда не было ни слуху, ни духу. Однообразие дней нарушил внезапный приезд в Чернигов смоленских купцов. Принесшему эту весть отроку князь Михаил поначалу не поверил. В такое смурое время и… купцы?! Но во дворе и впрямь толпились по-дорожному одетые и явно чужие люди. В любое другое время князь вряд ли бы пожелал с ними встретиться, но с приходом восточных «гостей» все изменилось. Жизнь точно оборвалась. Поэтому неожиданное появление смоленских торговцев показалось глотком свежего воздуха.

– Вели звать их в гридницу, – приказал Михаил.

В разгар беседы зашла княгиня. Гости, сразу признав в ней хозяйку, низко поклонились. Князь, воспользовавшись тем, что купцы примолкли, коротко поведал супруге, о чем шла речь:

– Жалуются вот купчишки, что торговля-де из-за татар замерла.

– Силен нехристь треклятый, – закивали дружно смоляне. – И то сказать, торговое дело – тяжелое дело. Только завистник деньгу нашу считать любит. А вот попробовал бы сам… Наша работенка поопаснее, чем у иного дружинника.

Михаил вскинулся:

– Нет уж, гости дорогие, давайте тогда сравним, сколько гибнет дружинников и сколько – вашего брата?

Купцы смущенно переглянулись.

– То-то! Слышали о козельском воеводе? Как обломал он зубы непрошеному гостю? Не будь его подвига, вряд ли бы мы сейчас здесь сидели.

– Знаем, слыхали, – враз загалдели купцы.

– Да что вы знаете, – отмахнулся князь. – В его шкуре надо было побыть, тогда бы узнали.

– В шкуре его мы не были, – обидчиво заметил пожилой купец, – но тоже кое-что слыхивали. Пристал к нам намедни козельский купец Оницифор. Вернее, мы его подобрали. Весь израненный, не хуже дружинника, – не без ехидства заметил говоривший. – Вот, надеемся, венгерские лекари его подлечат. Здесь у него, говорит, где-то брат давно осел, хочет найти.

Известие о том, что в обозе смолян есть козельский купец, вызвало у князя большой интерес. Он приказал принести раненого в гридницу и вызвать своего лекаря. Плечо у козельца было глубоко разрублено. Рана успела затянуться рубцами, но они кое-где гноились, и купец каждый раз сильно морщился, сдерживая готовые вырваться стоны, когда лекарь сжимал рубец, чтобы выгнать гной. Закончив, лекарь полил рану несчастного каким-то темно-зеленым раствором и перевязал плечо.

– Эка тебя угораздило, – участливо заметил князь.

– Это спасло мне жизнь, – проговорил Оницифор. – Татарин, видать, думал, что я готов, – пояснил он сквозь боль, – и не стал добивать, как они привыкли делать. А я провалялся в беспамятстве не знаю сколько времени. Когда очнулся, кругом одни головешки и… ни одной живой души. Думал, это и есть ад… – Козелец замолчал, пытаясь превозмочь боль.

– Много народу погибло? – спросил князь, заметив, что морщины на лбу раненого разгладились.

– Да, почитай, все.

– А что случилось с воеводой?

– Наш воевода – орел! – козелец через силу улыбнулся. – Вывел и дружину, и всех добровольцев на смертный бой с нехристями. Мы умирали, но шли вперед. Так могут поступать только русские! – голос чудесным образом окреп. – Никто не показал спины противнику! – купец словно забыл о своей ране, глаза его засверкали. – А вел нас вперед наш Сеча. Благодаря ему спаслись многие козельские дети. Я видел, как уходили ладьи с ними. Только вот где они сейчас, одному Богу известно, – купец тяжело вздохнул.

– Скажи, а ты что-нибудь слыхивал о своем князе?

– Наш князь погиб как герой. Я сам видел его тело.

– Юный князь погиб на улицах города? – переспросил Михаил.

– Да, – тяжело вырвалось из груди козельца.

Князь и княгиня какое-то время сидели молча, пораженные услышанным. И все же в душу князя закралось сомнение:

– Ты сказал, что детей отправили на ладьях. Так?

– Так, – подтвердил купец.

– А почему же не отправили князя? Василий ведь был… ребенком.

– Сам в толк не возьму, – расстроенно ответил купец.

– Что-то здесь не вяжется, – задумчиво произнес Михаил. – На воеводу это не похоже… Может, ты ошибся? Просто спутал убитого с князем?

– Не-е-ет. Одежонка точно была княжья.

– А лицо? Лицо? – допытывался князь.

– Лица не видел, честно признаюсь, – и, протяжно застонав, раненый прикрыл глаза.

Выждав, когда купец успокоится, княгиня спросила:

– А слышал ли ты что-нибудь о князе Всеволоде?

Пожилой купчина, с тревогой взглянув на козельца, ответил за него:

– Об этом трусе и предателе лучше не спрашивайте.

– Трусе и предателе? – непроизвольно вырвалось у князя.

– Истинно так, – подал голос раненый. – Когда каждый горожанин почел за честь находиться на стенах города, князь Всеволод отлеживался в своих хоромах, ссылаясь на какие-то неведомые болячки. А молва прошла – из трусости. А еще в народе сказывали, что переметнулся он к татарину…