Поджигатели (Книга 2) - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" - Страница 64

— Вероятно, на свете есть более красивые места, но мне хочется зарисовать это на память.

— Вы намерены уехать?

— Едва ли наши дорогие соотечественники будут интересоваться моим желанием, когда придут сюда.

— Вы уверены, что это случится?

— Так же, как в том, что они с удовольствием отправили бы меня обратно в Германию… Но мне-то этого не хочется!

За минуту до того Эгон думал о своём отечестве ничуть не более нежно, но ему было неприятно слышать это из уст другого. В душе поднималось чувство протеста, смешанное с чем-то, похожим на стыд.

— Можно подумать, что вы не немец, — с оттенком обиды проговорил он.

— А разве вы сами, доктор, не бежали сюда?

— Это совсем другое дело.

— А мне сдавалось, что и вас тошнило от Третьего рейха.

Эгон пожал плечами. Он не знал, что ответить. В душе он был согласен с художником, но повторить это вслух!

Цихауэр принялся точить карандаш. Бережно снимая тоненькие стружечки, насмешливо цедил:

— Вам не нравится, что, ложась спать, вы не боитесь быть разбуженным кулаком гестаповца, вам скучно без концлагерей? — И он протянул руку, указывая на мирную панораму завода. — Будет, милый доктор, все будет. И очень скоро!

— Этому я не верю! — живо возразил Эгон, поднимаясь с трапы. Волнение не позволяло ему больше оставаться неподвижным. — Объясните мне: почему я должен бороться здесь против всего немецкого? Я этого не понимаю.

— Если вы не понимаете, то…

— Что же?

— …сами погибнете вместе с ними, с этими негодяями, изображающими себя носителями некой «германской идеи», а на самом деле являющимися отъявленными грабителями и убийцами. Именно из-за того, что болото «не поняло» во-время, что грозит ему на пути с Гитлером, оно и пошло за ним. Вместе с ним оно и исчезнет!

Машинально сплетая гибкие прутики, Эгон слушал.

— Все это не так просто, — сказал он в раздумье. — Может быть, есть доля правды в том, что говорит патер Август…

— Август Гаусс?

Цихауэр покосился на Эгона. Но тот не заметил этого взгляда и продолжал:

— Он говорит, что теперь, когда Гитлер делает общенемецкое дело…

— Это говорит Август Гаусс, тот самый патер Гаусс? — Цихауэр захлопнул альбом и поднял лицо к собеседнику. — Вы совершенно забыли Лемке?

— Ах, Цихауэр! — почти в отчаянии воскликнул Эгон. — С чужой земли все это выглядит иначе. Может быть, я немного запутался…

— Я понимаю, доктор: человека не так легко перевоспитать. Но сейчас нужна ненависть, всепоглощающая, сжигающая за собою все мосты!

— Но вы ведь тоже не ездите отсюда в Германию с бомбами за пазухой, — усмехнулся Эгон.

— Мы посылаем бомбы почтой, — сказал художник и в ответ на удивлённый взгляд инженера перекинул несколько страниц своего альбома. Эгон увидел целую серию шаржей и карикатур, заготовленных для подпольного издания «Роте фане».

— Да, — в раздумье произнёс Эгон, — у вас есть основание бояться их прихода.

— Дело не в этом, мы их вовсе не боимся! Мы просто должны сделать всё, что можем, чтобы они здесь не очутились!

— Что это может изменить?

— Если бы народы окружили нацизм огненным кольцом ненависти и непримиримости, он, как скорпион, умертвил бы себя собственным ядом.

— Я не вижу этой непримиримости вокруг, — неуверенно произнёс Эгон.

— Вы многого не видите! — воскликнул Цихауэр. — Поймите: те, кому это наруку, усыпляют в народах бдительность.

— Не понимаю, о чём вы?

— Узнаю немецкого инженера. Расчёты, формулы, немного биржевых бюллетеней, — остальное да минует меня!

— Уезжая с родины, я искал прежде всего покоя.

— И нашли?

Эгон долго в задумчивости смотрел на темнеющие по склонам гор массивы лесов. Вместо ответа грустно покачал головой.

— Скребёт вот здесь? — и Цихауэр с улыбкой показал себе на грудь. — Значит, не все потеряно!

4

Эгон шёл, отгоняя назойливые мысли: не ради этих размышлений он приехал сюда. Его мысли должны принадлежать проекту, производству, за руководство которым он получает деньги.

С некоторых пор на завод стали поступать непрерывные рекламации на самолёты, сдаваемые по заказу чехословацкой армии. Обнаруживались странные неполадки, мешавшие ставить самолёты в строй. Причину этих неполадок следовало искать где-то между заводским лётчиком, благополучно сдававшим самолёты военному приёмщику, и отделом отправки. Когда Эгон поручил Штризе найти причину неполадок, тот сделал вид, будто в один день закончил расследование. Он высказал убеждение, что прямым виновником, притом виновником злостным, является пилот Ярослав Купка, единственный сохранившийся ещё на заводе лётчик-чех. По словам Штризе, именно Купка портил самолёты после их официальной сдачи в воздухе. Штризе высказал предположение, что Купка — шпион, может быть, польский, может быть, венгерский. Он не советовал поднимать вокруг этого дела шум, а немедленно удалить Купку и на том покончить.

Все это казалось Эгону странным: не кто иной, как именно Купка указал Эгону на повреждения. Было просто удивительно, что шпион донёс на самого себя. Эгон решил рассказать обо всём директору завода доктору Кропачеку.

Кропачек энергично восстал против предположения Штризе. Он слишком хорошо знал Купку, он потребовал у Эгона доказательств. Тот не был уверен, что они есть и у самого Штризе. Поэтому он решил устроить встречу Кропачека со Штризе и направился теперь к директору, жившему на уединённой вилле неподалёку от завода.

Кропачек был симпатичен Эгону. Живой, энергичный толстяк с приветливым розовым лицом, розовою лысиной и такими же пухлыми, как весь он, розовыми руками, он обладал весёлым и покладистым нравом. Его суждения отличались ясностью и прямотой, от которых Эгон успел уже отвыкнуть на родине. Как делец, Кропачек был полной противоположностью Винеру, раздражавшему Эгона мелкой скаредностью, подозрительностью и нетерпимостью к людям. Винер неизменно и настойчиво требовал одного: служения его — и только его — интересам. Эгон сразу увидел, что эта пара не сможет сработаться.

Кропачек, как всегда, приветливо встретил Эгона. Усадив его в кресло и пододвинув к нему коробку с папиросами, директор заговорил быстро, взволнованно: