Английская Утопия - Мортон Артур Лесли - Страница 27

И все же его патриотическую деятельность в Ирландии нельзя считать чисто случайной. Оставив университет, он поехал пробивать себе дорогу именно в Англию, надеясь приобрести известность в политике и литературе. Состоя личным секретарем Уильяма Темпла[54], этого восхитительного «пустого места», он издал свои две первые блестящие сатиры: «История одной лохани» и «Битва книг». Затем Свифт довольно неохотно принял сан священника и стал делить свое время между ирландским приходом Ларакор и изысканными литературными кругами Лондона. В этот период он сделался присяжным памфлетистом тори. Его беспощадное остроумие, блестящий полемический дар, дерзость и покоряющее обаяние сделали его в течение нескольких лет выдающейся фигурой в политической жизни Англии.

Нам могут сказать, что он был не кем иным, как торийским литературным поденщиком. Я полагаю, что торийские взгляды Свифта нуждаются в кратком пояснении. Свифт признал, хотя и со вздохом сожаления, «революцию» 1688 года. Однако он не мог не видеть, что она укрепила новый вид угнетения и новую породу эксплуататоров.

«С этими мерами, — писал он, — согласились все те группы людей, которые мы называем денежным народом: те, кто приобрел большие капиталы, торгуя товарами и фондами, и ссужают их под высокий процент или за определенную мзду; те, кто постоянно собирают урожай от войны и чья выгодная торговля терпит ущерб, когда восстанавливается мир».

Свифт, как мы увидим ниже, глубоко ненавидел войну, колониальный гнет, ростовщиков и маклеров, разоряющих сельское хозяйство. Он видел (справедливо) в вигах партию, стоявшую за все это; он видел (ошибочно) в тори противостоящую им партию и отстаивавшую то, что ему представлялось более старым и более здоровым образом жизни.

В известном смысле ненависть Свифта к новым силам была реакционной, но она не была ни бесчестной, ни внушающей отвращение. Форма, в которой она проявилась, была, как ему казалось, единственно доступной для него формой проявления. Одним или двумя поколениями раньше он мог бы сделаться левеллером. Двойственность мировоззрения левеллеров, основанного на смутной враждебности как к феодальной, так и к буржуазной эксплуатации, была сродни двойственности его собственного мировоззрения. В одном из писем Свифта встречается его очень любопытный отзыв о Стефане Колледже — «протестантском столяре» и об одном мученике левого направления, как о «благородном человеке». Столетие спустя Уильям Годвин, оракул английских якобинцев, заявил, что Свифт «показал более глубокое проникновение в истинные принципы политической справедливости, чем любой из современных или предшествовавших авторов». Свифт родился в неудачное время, когда не было ни левеллеров, ни якобинцев и когда практически каждый не хотевший быть вигом мог стать только тори.

Свифта можно признать первым в курьезном списке тех тори-радикалов, в более или менее искаженной форме олицетворявших оппозицию тем сторонам капиталистического развития, которые более всего усиливали угнетение масс. Его прямым преемником, самым выдающимся и, пожалуй, последним был Коббет. Но в XIX веке прерванная преемственность возобновляется и радикализм смыкается с чартизмом в лице Остлера, Дж. Стефенса и Чарльза Кингсли. Наконец, торийский радикализм через Раскина влияет на Уильяма Морриса и современное рабочее движение в Британии.

Жизнь и творчество Свифта показывают, насколько он был далек от присущей тори вере в божественное право и непротивление. Едва ли найдется у него произведение, где бы монарх не был посмешищем и достойным презрения, и его талант проявляется с наибольшим блеском именно тогда, когда он издевался над министрами, управлявшими от имени короля. Нам не следует забывать и о том, как Гулливер, посетив остров Глаббдобдриб, где жители могли вызывать мертвых, воспользовался этим свойством.

«Я удостоился чести вести долгую беседу с Брутом, в которой он, между прочим, сообщил мне, что его предок Юний, Сократ, Эпаминонд, Катон младший, сэр Томас Мор и он всегда находятся вместе: секстумвират, к которому вся история человечества не может прибавить седьмого члена…

Больше всего я наслаждался лицезрением людей, истреблявших тиранов и узурпаторов и восстановлявших свободу и попранные права угнетенных народов. Но я неспособен передать волновавшие меня чувства в такой форме, чтобы заинтересовать читателя».

Таким образом, если, как это будет показано ниже, Бробдингнег Свифта и представляет торийскую утопию, то торизм его не тот, какой сделал бы его в наши дни членом «Карлтон-клуба»[55], а при жизни мог дать ему епископскую кафедру, на которую ему давали право его таланты и оказанные им услуги. Мы уже рассказали о том, как он напал на вигов, усматривая в них партию войны. К теме войны Свифт неоднократно возвращается в «Путешествиях Гулливера». Гулливер предлагает открыть королю Бробдингнега секрет пороха, а когда тот с ужасом отвергает его предложение, иронически замечает:

«Странное действие узких принципов и ограниченного кругозора. Этот монарх, обладающий всеми качествами, обеспечивающими любовь, почтение и уважение, — одаренный большими способностями, проницательным умом, глубокой ученостью и удивительными талантами, — почти обожаемый подданными, — вследствие чрезмерной ненужной щепетильности, совершенно непонятной нам, европейцам, упустил из рук средство, которое сделало бы его властелином жизни, свободы и имущества своего народа».

И вправду, мало какого тори тревожили подобные угрызения совести. Точно так же их не могло бы смутить то, о чем Гулливер рассуждает в конце своих путешествий, а именно, следует ли ему передавать свои владения английской короне:

«Правду говоря, меня берет некоторое сомнение насчет справедливости, проявляемой государями в таких случаях. Например, буря несет шайку пиратов в неизвестном им направлении; наконец юнга открывает с верхушки мачты землю; пираты выходят на берег, чтобы заняться грабежом и разбоем; они находят безобидное население, оказывающее им хороший прием; дают стране новое название; именем короля завладевают ею, водружают гнилую доску или камень в качестве памятного знака, убивают две или три дюжины туземцев, насильно забирают на корабль несколько человек в качестве образца; возвращаются на родину и получают прощение. Так возникает новая колония, приобретенная по божественному праву. При первой возможности туда посылают корабли; туземцы либо изгоняются, либо истребляются, вожди их подвергаются пыткам, что бы принудить их выдать свое золото; открыта полная свобода для совершения любых бесчеловечных поступков, для любого распутства, земля обагряется кровью своих сынов. И эта гнусная шайка мясников, занимающаяся столь благочестивыми делами, образует современную колонию, основанную для обращения в христианство и насаждения цивилизации среди дикарей-идолопоклонников».

У Свифта были все возможности хорошо знать то, о чем он говорил, прежде чем написать этот отрывок, так как в результате неожиданной политической перемены в 1714 году ему пришлось поселиться в Ирландии, самой старой и наиболее эксплуатируемой колонии Англии. Новая обстановка ошеломила Свифта, и «английская» сторона его натуры заставила некоторое время держаться в стороне. Но Свифт со своей страстной ненавистью к угнетению и одинаково страстным стремлением господствовать над окружающими не мог долго молчать. Шаг за шагом он был вовлечен в борьбу, в которой все было против него, борьбу, обреченную в известном отношении на неудачу, поскольку в битве за будущее он использовал оружие прошлого. В личном плане борьба кончилась для Свифта безумием и отчаянием, но все же ему удалось разжечь едва тлевшие угли ирландского национального движения. Нам от этой борьбы остались среди прочего такие шедевры, как «Письмо обойщика», «Скромное предложение» и «Путешествия Гулливера».