Тайна древлянской княгини - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 57

57

Относительно тихо было только в одном помещении: в спальне самого Рерика, где он обычно жил вместе с несколькими ближайшими людьми. И сейчас Гудрёд, его давний соратник, спал на полу у стены, а Бьярт, еще довольно молодой парень, сидел возле лежанки раненого вождя. Утушка дремала, сидя на большом ларе, а ее сестра Малова, уставшая от всех переживаний, уже спала на лежанке, которую обычно занимали Гудрёд и Бьярт.

Но вот открылась дверь, вошли три женщины. Утушка вскинула голову, Бьярт обернулся.

– Выйди покуда, – велела ему Ведома, вошедшая первой. – Будем ворожбу творить, о судьбе князевой вопрошать.

Бьярт помедлил, но поднялся: этих трех женщин глубоко уважал сам Рерик, и он не мог с ними спорить. Разбудив Гудрёда, Бьярт кивнул ему на дверь, и оба вышли. Льдиса и Олова передвинули скамью, на которой он прежде сидел, и поставили напротив лежанки, Ведома покрыла ее белым платком.

– Благословите, боги светлые, чуры родные и дисы добрые, судьбу князя вынуть, путь указать! – Она поклонилась на четыре стороны, то же сделали ее сестры.

Ведома отвязала от пояса кожаный мешочек, распустила ремешок и выбросила на платок двадцать четыре круглые костяные бляшки. Искусство гадания на рунах в семью принесла варяжка Алов Мудрая, иначе Олова, их прабабка, в честь которой одна из внучек Радогневы Любшанки получила имя.

Знаю я, что есть ясень по имени Иггдрасиль,

– напевно начала Ведома на северном языке.

Окропляется белой влагою он,

– подхватила Льдиса.

От той влаги роса по долинам земли,

– продолжила Олова.

Зеленеет он вечно, ключ Удр осеняя…

Рерик спал и видел сон. Во сне душа его покинула ослабевшую, некрепко державшуюся за жизнь оболочку и унеслась вдоль ветвей Мирового Ясеня. Все выше и выше, все светлее и светлее делалось вокруг, и вот уже сильная радость заливала обессиленную земными невзгодами душу. Засиял перед глазами радужный мост, распахнулись за ним синие небесные просторы, где белые облака были словно пасущиеся тучные коровы; засияли золотом крыши небесных чертогов, и зеленая крона Иггдрасиля выросла, радуя взор, будто исполинская гора, закрывающая горизонт. Вот бьет светлыми струями источник, и вот три норны – девушка, женщина и старуха – сидят на траве, и нити человеческих судеб свиваются в их руках.

Воздвигнут чертог перед ясенем сим,В чертоге три вещие девы живут.Кору они режут; и Урд – имя первой,Верданди – вторая, Скульд – третья сестра.Они положили всем жребии жизни,Судили все доли, удел всех людей…[16]

– Вижу я, что ошибки прошлого настигли наконец Хрёрека сына Харальда, – говорит одна из них, самая старшая, старуха Урд, седая, как зима. – Сын, порождение его, пришел к отцу, но не любовь в его сердце и не приязнь в его взоре. Вижу я, что смерть пришла за ним, что дракон явился за его головой, не склонный к состраданию, и здесь придется мне оборвать нить его жизни. Поэтому режу я ему руну разрушения, руну бедствий и потерь.

И, подняв нож, вырезала на корне Мирового Дерева три черты.

– Хагалаз! – В полутемном покое, освещенным светом одной свечи – дорогого товара, ввозимого от греков, не то что обычные лучины, – Ведома подняла с белого платка костяную бляшку и перевернула. – Руна прошлого говорит, что князь наш порвал с чем-то важным в прежние времена и вот теперь через тот разрыв утекли все его силы. Бурей и градом сметет его с белого света, если…

– Но неужели нет для него никакой надежды? – Вторая, женщина средних лет, по имени Верданди, просительно протянула руку к старухе. – Не бывает ведь так, чтобы все было решено и не осталось у судьбы никакого выбора. Живой – наживает, как сказано Вещим, и только у мертвеца нет уже никакой надежды. я подарю Хрёреку сыну Харальда руну лебедя. Связи с прошлым ему уже не восстановить, но пусть ему дано будет право начать все сначала. Пусть свернет тропа его судьбы в другую сторону, пусть избегнет он опасности, скрывшись под крыльями лебедя от разящего града. я дарю ему руну защищенности.

И начертала на корне дерева другой знак, тоже из трех линий.

Закрыв глаза, Льдиса вытянула руку ладонью вниз над белым платком с раскинутыми рунами и стала слушать. Ей не нужно было видеть костяные бляшки, она ощущала их так же ясно, как обычный человек чувствует холод льда или жар пылающих углей. Одни из них источали тепло, другие дышали холодом, третьи покалывали пальцы будто иглы. Наконец одна из бляшек откликнулась, позвала, и Льдиса взяла ее.

– Руна Альгиз! – воскликнула она и просияла. – Сестры, для князя нашего есть еще надежда!

– Так пусть же взрастет новый побег над этим надломленным деревом! – воскликнула третья из норн, юная девушка Скульд, румяная, как заря, с золотыми волосами, будто солнечные лучи. – Если сумеет он избегнуть смерти, то пусть начнется для него новая весна и принесет со временем новый урожай радости. Пусть не сгинет он безвозвратно, но оставит кровь свою на земле и имя свое в памяти людей. я дарю ему руну наследия и желаю: да не сгинет твой род без следа, ибо хранят его предки и боги!

И вырезала на корне дерева руну, очертаниями своими напоминающую дом.

– Руна Одаль. – Олова глубоко вздохнула, любуясь лежащей на ладони костяной бляшкой, будто это был дивный камень-самоцвет. – Если избегнет он смерти, то род его снова возродится и будет продолжен, и память о нем не затеряется в веках.

– Но сейчас не много у него надежды на это, – вздохнула Ведома и снова перешла на словенский язык. – Сын-то его и теперь мириться не станет. Пока кровь его не выпьет, не уймется.

– Да что здесь пить? – Олова подошла ближе и склонилась над лежащим; свеча стояла поодаль, чтобы свет не беспокоил раненого, и она почти не видела его лица, но ей показалось, что веки Рерика чуть заметно подрагивают. – Он человек уже не молодой, а рана тяжелая, крови много потерял…

– Я думаю, выживет. – Льдиса тоже подошла и встала рядом. – Рана тяжелая, но и не от таких люди оправляются, коли боги и чуры с ними, а он для своих лет еще молодец. Хоть заново жениться! Дождался бы еще других сыновей, не тому чета…

– Да! Да уж… Что правда, то правда. – Все три вздохнули.

– Что Утушка-то – спит? – Ведома оглянулась и увидела, что старшая внучка Рерика дремлет, привалясь головой к медведине на стене.

– Умаялась, бедная, – кивнула Льдиса. – Горе-то какое!

– Страх какой – этакому чудищу в глаза смотреть! – Олова покачала головой. – Мне и то жутко было.

– А теперь Предславе к нему идти. – Ведома поджала губы. – Ишь ты – княгиню ему подавай, а кроме нее, даже с родной кровью говорить не соизволит! Молодой да гордый!

– Всю правду Гневашка предрекла. – Олова вздохнула, сожалея, что Дева Альдога так точно чует грядущее. – Сказала, за Предславой Ящер придет, вот он и пришел…

– Да, может, отцовой головой насытится. – Ведома бросила еще один взгляд на лежащего Рерика, предпочитая отправить в пасть Ящеру чужого князя, но не собственную племянницу. – У Предславы-то тоже сильная судьба. Княгиня киевская ей было нить порвала, да Макошь вновь связала. Пойдемте, ладно уж. – Она повернулась к двери. – Пусть отдыхает покуда. Утро вечера удалее.

Собрав руны вновь в мешочек и сняв со скамьи платок, три ведуньи удалились. Утушка открыла глаза, бросила взгляд на сестру: Малова не пошевелилась, продолжая ровно дышать во сне. Утушка посмотрела на деда, и ей показалось, будто его рука дрожит. Бесшумно соскользнув с ларя, она в несколько шагов пересекла клеть и подошла к лежанке. И убедилась, что не ошиблась: Рерик открыл глаза и слабо двигал кистью, будто хотел кого-то подозвать.

вернуться

16

«Старшая Эдда», пер. С. Свириденко.