Веселие Руси. XX век - Коллектив авторов - Страница 63

63

Самогон предпочитали водке, главным образом, из-за его дешевизны. Так, средняя продажная цена бутылки самогона в Пензенской губернии в 1927 году составляла: ниже 40 градусов – 47 копеек, 40-градусной – 38 копеек, а выше 40 градусов – 46 копеек.

Хотя в отдельных случаях ее стоимость в Пензе доходила до 1 рубля, но даже в этом случае была ниже стоимости водки. Возможно, второй причиной столь нестандартной алкогольной ситуации было то, что в одном из «чрезвычайно зараженных» самогоноварением регионов (самогон в губернии гнали свыше 25 % хозяйств) ранжирование и размеры употребляемых примесей полностью отличались от средних российских показателей. Более трети производителей самогонной продукции, применявшие различные смеси для повышения крепости изделия, предпочитали, прежде всего, купорос, оставляя за табаком и хмелем соответственно второе и третье места в иерархии «дури»[517]. Видимо, забористость полученной «огненной смеси» была более привлекательной в глазах местных любителей выпивки, нежели предсказуемый эффект от обычной водочной продукции.

Частично причины роста пьянства после отмены «сухого закона» носили бытовой характер. Однако в поведении пьющих людей, особенно безработных, более явным стало стремление уйти от действительности. По донесениям политорганов второй половины 20-х годов, на Московской бирже труда безработные «ежедневно устраивают попойки, побоища, пристают к женщинам»[518]. Хотя медики Москвы обнаружили еще одну, явно противоположную закономерность: в пролетарской среде с ростом заработной платы увеличивалось и потребление алкоголя. То есть пили как от плохой, так и от хорошей жизни. Одним словом – «пей, гуляй, однова живем».

В сводках и обзорах тех лет упоминались и такие причины пьянства, как ощущение социальной нестабильности, острая неудовлетворенность бытовыми условиями жизни и, прежде всего, издержками жилищной политики советского государства. Последние были связаны со всеобщей коллективизацией быта, с расширением контингента лиц, проживающих в общежитиях. Бытовые неудобства, теснота, антисанитарные условия и постоянные ссоры уже сами по себе порождали тягу к выпивке. Предполагалось, что центрами безалкогольной жизни станут коммуны и общежития, но в итоге пьянство поразило и их. «Жизнь в социалистических общежитиях просто способствовала развитию пьянства», – констатировали многочисленные комиссии, обследовавшие рабочий быт во второй половине 1920-х годов. Практически весь досуг рабочие (в большинстве вчерашние крестьяне) проводили за бутылкой водки: «В общежитиях города Ленинграда имеют место пьянство, хулиганство, драки; прививаются нечистоплотность и некультурность, в общежитии «Мясокомбината» нет никаких развлечений, целый день лишь играют в карты и пьют водку». Такие сводки отнюдь не были чем-то исключительным. Не отставали в этом отношении и студенты-рабфаковцы, направленные в вузы по путевкам и принесшие с собой традиции бытового пьянства. В традицию вошло правило «отмечать» получение стипендии: «Обычно после получки стипендий студенты живут «на широкую ногу». Покупают дорогие папиросы. Совершают несколько экскурсий в кино, в общежития вторгаются сорокаградусная и пиво, покупаются вещи, без которых можно обойтись, и т. д… В результате в конце, а то и в середине месяца студенты не обедают, не имеют восьми копеек на трамвай и т. д.»[519].

Печальной тенденцией 20-х годов стало пьянство комсо – мольцев и членов ВКП(б), особенно выдвиженцев. Последнее обстоятельство была вынуждена констатировать Контрольная комиссия ЦК ВКП(б) еще в 1924 году. Неслучайно в народе бутылку в 0, 1 л стали именовать «пионером», 0, 2 л – «комсомольцем», а поллитровку уважительно величали «партийцем». Крестьянская частушка била «не в бровь, а в глаз»:

Зарекались комсомольцы Вино пить, табак курить; Скорей курица отелится, Да что там говорить.

В ходе обследования деятельности фабрично-заводских партийных ячеек в ряде городов (Тула, Казань, Пенза и Череповец) выяснилось, что среди комсомольцев-выдвиженцев «пьянство в два раза сильнее, чем среди рабочих от станка». В Иваново-Вознесенске, типично женском промышленном центре, обследование, проведенное в начале 1928 года, показало, что особую тягу к спиртному проявляли комсомолки. Особенно алкоголизм вырос в среде коммунистов в период борьбы с троцкизмом и новой оппозицией. В секретной сводке Ленинградского губкома ВЛКСМ говорилось о «развивающемся пьянстве среди снятых с работы оппозиционеров»[520]. Видимо, перипетии внутрипартийной борьбы, напоминавшей, по образному выражению Н. Валентинова, «грызню пауков в узкой партийной банке», и определили идеологически ангажированный характер антиалкогольной кампании 1928–1929 годов.

«Не пей! С пьяных глаз ты можешь обнять своего классового врага!»

Плакат с таким призывом, описанный Михаилом Зощенко в рассказе «Землетрясение»[521], как нельзя лучше отразил общее, весьма политизированное направление деятельности советских идеологов трезвого быта. Следует заметить, что советская власть, одной рукой открывшая дорогу спаиванию населения дешевой водкой, другой пыталась расставить на ней дорожные знаки и принимала меры к ограждению от пьянства. Последние, конечно, возымели некоторое действие, хотя не столь значительное, как ожидалось. Дело в том, что позиция властей по отношению к пьянству была двойственной: с одной стороны, его негативные социальные последствия были очевидны, а с другой стороны, доходы с питей были важной статьей бюджета. Поэтому задачу борьбы с пьянством переложили на плечи общественности. Это позволяло в случае необходимости совершить резкий поворот в алкогольной политике в противоположную сторону или, по крайней мере, контролировать антиалкогольную кампанию со стороны, придавая ей нужную направленность и остроту.

Первые шаги «мягкой» антиалкогольной кампании практически совпали с отменой «сухого закона». Вот образчик типичного агитационного представления тех лет на тему «Суд над наборщиком», посвященного актуальной теме пьянства. «Революционный суд скор, но справедлив». По предложению представителя лиги «Время» на суде над наборщиком, который пьяным явился на работу, было решено «предварительного опроса не производить», а сразу перейти к «заслушиванию обвинительного акта». Несмотря на прочувствованное последнее слово «обвиняемого» («Верно, пил я. Отчего пил – не знаю. Больше за компанию. Клуб я свой подвел, что не явился.

Слушал я обвинителя и решил – больше пить не буду. Прошу у товарищей простить меня»), решение суда было суровым, насколько оно могло быть таковым по отношению к собрату по классу. С одной стороны, приговор предусматривал исключение «из профсоюза и клуба, как антиобщественный элемент», но, с другой, «раскаяние и обещание не пить дает возможность приговор считать условным в течение года»[522].

Хотя в Тезисах ЦК ВКП(б) «О борьбе с пьянством» (июнь 1926 года) злоупотребление спиртным по-прежнему считалось «наследием старого быта», к числу причин, вызывающих пьянство, были отнесены не только «буржуазная идеология», но и «нэпманская стихия». Подобная увязка добавляла борьбе с пьянством недостающую ей классовую составляющую, и к тому же оставляла возможности маневра в случае свертывания нэпа. Коль скоро будет удалена «основная причина» алкоголизма, «следствие» исчезнет автоматически. Другими словами, в новых условиях расширение выпуска водки как источника средств ускоренной индустриализации, не представляло собой опасности.

вернуться

517

См.: Алкоголь в современной деревне. М., 1929. С. 24, 28, 36–43.

вернуться

518

Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918–1932 гг… С. 177.

вернуться

519

Красное студенчество. 1927. № 4.С. 43–44.

вернуться

520

Подробнее см.: Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города… С. 33, 35–36, Лебина Н.Б. Повседневность 1920-1930-х годов. С. 249.

вернуться

521

Зощенко М. Рассказы и повести. Ашхабад, 1988. С. 224.

вернуться

522

Эмбе. За новый быт (Агитпредставление) // За новый быт. Пособие для городских клубов / Под ред. М.С. Эпштейна. М., 1925. С. 89, 92.