Лирика 30-х годов - Исаковский Михаил Васильевич - Страница 32

32

На свадьбе

Три года парень к ней ходил, Три года был влюблен, Из-за нее гармонь купил, Стал гармонистом он. Он гармонистом славным был, И то всего чудней, Что он три года к ней ходил, Женился ж я на ней. Как долг велит, с округи всей К торжественному дню Созвал я всех своих друзей И всю свою родню. Все пьют за нас, за молодых, Гулянью нет конца. Две легковых, три грузовых Машины у крыльца. Но вот прервался шум и звон, Мелькнула тень в окне, Открылась дверь — и входит он. С гармонью на ремне. Гармонь поставил у окна, За стол с гостями сел, И налил я ему вина И разом налил всем. И, подняв чарку, он сказал, Совсем смутив иных: — Я поднимаю свой бокал За наших молодых… И снова все пошло смелей, Но я за ним смотрю. Он говорит: — Еще налей. — Не стоит, — говорю, — Спешить не надо. Будешь пьян И весь испортишь бал. А лучше взял бы свой баян Да что-нибудь сыграл. Он заиграл. И ноги вдруг Заныли у гостей. И все, чтоб шире сделать круг, Посдвинулись тесней. Забыто все, что есть в дому, Что было на столе, И обернулись все к нему, Невеста в том числе. Кидает пальцы сверху вниз С небрежностью лихой. Смотрите, дескать, гармонист Я все же неплохой… Пустует круг. Стоит народ. Поют, зовут меха. Стоит народ. Чего-то ждет, Глядит на жениха. Стоят, глядят мои друзья, Невеста, теща, мать. И вижу я, что мне нельзя Не выйти, не сплясать. В чем дело, — думаю. Иду, — Не гордый человек. Поправил пояс на ходу И дробью взял разбег. И завязался добрый спор, Сразились наравне: Он гармонист, а я танцор, — И свадьба в стороне. — Давай бодрей, бодрей, — кричу, Стучу ногами в такт. А сам как будто я шучу, Как будто только так. А сам, хотя навеселе, Веду свой строгий счет, Звенит посуда на столе, Народ в ладони бьет. Кругом народ. Кругом родня — Стоят, не сводят глаз. Кто за него, кто за меня, А в общем — все за нас. И все один — и те, и те — Выносят приговор, Что гармонист на высоте, На уровне танцор. И, утирая честный пот, Я на кругу стою, И он мне руку подает, А я ему свою. И нет претензий никаких У нас ни у кого. Невеста потчует двоих, А любит одного.

Ивушка

Умер Ивушка-печник, Крепкий был еще старик… Вечно трубочкой дымил он, Говорун и весельчак. Пить и есть не так любил он, Как любил курить табак. И махоркою добротной Угощал меня охотно. — На-ко, — просит, — удружи, Закури, не откажи. Закури-ка моего, Мой не хуже твоего. При каждом угощенье Мог любому подарить Столько ласки и почтенья, Что нельзя не закурить. Умер Ива, балагур, Знаменитый табакур. Правда ль, нет — слова такие Перед смертью говорил: Мол, прощайте, дорогие, Дескать, хватит, покурил… Будто тем одним и славен, Будто, прожив столько лет, По себе печник оставил Только трубку да кисет. Нет, недаром прожил Ива, И не все курил табак, Только скромно, не хвастливо Жил печник и помер так. Золотые были руки, Мастер честью дорожил. Сколько есть печей в округе — Это Ивушка сложил. И с ухваткою привычной, Затопив на пробу печь, Он к хозяевам обычно Обращал Такую речь: — Ну, топите, хлеб пеките, Дружно, весело живите. А за печку мой ответ: Без ремонта двадцать лет. На полях трудитесь честно, За столом садитесь тесно. А за печку мой ответ: Без ремонта двадцать лет. Жизнью полной, доброй славой Славьтесь вы на всю державу. А за печку мой ответ: Без ремонта двадцать лет. И на каждой печке новой, Ровно выложив чело, Выводил старик бедовый Год и месяц, и число. И никто не ждал, не думал… Взял старик да вдруг и умер, Умер Ива, балагур, Знаменитый табакур. Умер скромно, торопливо. Так и кажется теперь, Что, как был, остался Ива, Только вышел он за дверь. Люди Иву поминают, Люди часто повторяют: Закури-ка моего, Мой не хуже твоего. А морозными утрами Над веселыми дворами Дым за дымом тянет ввысь. Снег блестит все злей и ярче, Печки топятся пожарче, И идет как надо жизнь.