Избранные стихи (СИ) - Тарковский Арсений Александрович - Страница 4

4

1957

ЮРОДИВЫЙ В 1918 ГОДУ

     За квелую душу и мертвое царское тело      Юродивый молится, ручкой крестясь посинелой,      Ногами сучит на раскольничьем хрустком снегу:      — Ай, маменька,      тятенька,      бабенька,      гули-агу!      Дай Феде просвирку,      дай сирому Феде керенку,      дай, царь-государь,      импелай Николай,      на иконку!      Царица-лисица,      бух-бух,      помалей Алалей,      дай Феде цна-цна,      исцели,      не стрели,      Пантелей!      Что дали ему Византии орлы золотые,      И чем одарил его царский штандарт над Россией,      Парад перед Зимним, Кшесинская,      Ленский расстрел?      Что слышал — то слушал, что слушал —      понять не успел.      Гунявый, слюнтявый,      трясет своей вшивой рогожей,      И хлебную корочку гложет на белку похоже,      И красногвардейцу все тычется плешью в сапог.      А тот говорит:      — Не трясись, ешь спокойно, браток!

1957

ночной звонок

     ночной звонок      Зачем заковываешь на ночь      По-каторжному дверь свою?      Пока ты спишь, Иван Иваныч,      Я у парадного стою.      В резину черную обута,      Ко мне идет убийца-ночь,      И я звоню, ищу приюта,      А ты не хочешь мне помочь,      Закладываешь уши ватой      И слышишь смутный звон сквозь сон.      Пускай, мол, шебуршит, проклятый,      Подумаешь — глагол времен!      Не веришь в ад, не ищешь рая,      А раз их нет — какой в них прок?      Что скажешь, если запятнаю      Своею кровью твой порог?      Как в полдевятого на службу      За тысячей своих рублей,      Предав гражданство, братство, дружбу,      Пойдешь по улице своей?      Она от крови почернела,      Крестом помечен каждый дом.      Скажи: «А вам какое дело?      Я крепкий сон добыл горбом'.

1946-1958

СТИХИ ИЗ ДЕТСКОЙ ТЕТРАДИ

…О, матерь Ахайя,

Пробудись, я твой лучник последний…

Из тетради 1921 года      Почему захотелось мне снова,      Как в далекие детские годы,      Ради шутки не тратить ни слова,      Сочинять величавые оды,      Штурмовать олимпийские кручи,      Нимф искать по лазурным пещерам      И гекзаметр без всяких созвучий      Предпочесть новомодным размерам?      Географию древнего мира      На четверку я помню, как в детстве,      И могла бы Алкеева лира      У меня оказаться в наследстве.      Надо мной не смеялись матросы.      Я читал им:      «0, матерь Ахайя!'      Мне дарили они папиросы,      По какой-то Ахайе вздыхая.      За гекзаметр в холодном вокзале,      Где жила молодая свобода,      Мне военные люди давали      Черный хлеб двадцать первого года.      Значит, шел я по верной дороге,      По кремнистой дороге поэта,      И неправда, что Пан козлоногий      До меня еще сгинул со света.      Босиком, но в буденновском шлеме,      Бедный мальчик в священном дурмане,      Верен той же аттической теме,      Я блуждал без копейки в кармане.      Ямб затасканный, рифма плохая —      Только бредни, постылые бредни,      И достойней:      'О, матерь Ахайя,      Пробудись, я твой лучник последний…'

1958

БЕССОННИЦА

      Мебель трескается по ночам.      Где-то каплет из водопровода.      От вседневного груза плечам      В эту пору дается свобода,      В эту пору даются вещам      Бессловесные души людские,      И слепые,      немые,      глухие      Разбредаются по этажам.      В эту пору часы городские      Шлют секунды      туда      и сюда,      И плетутся хромые, кривые,      Подымаются в лифте живые,      Неживые      и полуживые,      Ждут в потемках, где каплет вода,      Вынимают из сумок стаканы      И приплясывают, как цыганы,      За дверями стоят, как беда,      Сверла медленно вводят в затворы      И сейчас оборвут провода.      Но скорее они — кредиторы      И пришли навсегда, навсегда,      И счета принесли.      Невозможно      Воду в ступе, не спавши, толочь,      Невозможно заснуть, — так      тревожна      Для покоя нам данная ночь.