Избранные стихи (СИ) - Тарковский Арсений Александрович - Страница 5

5

1958

синицы

     В снегу, под небом синим,      а меж ветвей — зеленым,      Стояли мы и ждали      подарка на дорожке.      Синицы полетели      с неизъяснимым звоном,      Как в греческой кофейне      серебряные ложки.      Могло бы показаться,      что там невесть откуда      Идет морская синька      на белый камень мола,      И вдруг из рук служанки      под стол летит посуда,      И ложки подбирает,      бранясь, хозяин с пола.

1958

ТЕЛЕЦ, ОРИОН, БОЛЬШОЙ ПЕС

     Могучая архитектура ночи!      Рабочий ангел купол повернул,      Вращающийся на древесных кронах,      И обозначились между стволами      Проемы черные, как в старой церкви,      Забытой Богом и людьми.      Но там      Взошли мои алмазные Плеяды.      Семь струн привязывает к ним Сапфо      И говорит:      'Взошли мои Плеяды,      А я одна в постели, я одна.      Одна в постели!'      Ниже и левей      В горячем персиковом блеске встали,      Как жертва у престола, золотые      Рога Тельца      и глаз его, горящий      Среди Гиад,      как Ветхого завета      Еще одна скрижаль.      Проходит время,      Но — что мне время?      Я терпелив,      я подождать могу,      Пока взойдет за жертвенным Тельцом      Немыслимое чудо Ориона,      Как бабочка безумная, с купелью      В своих скрипучих проволочных лапках,      Где были крещены Земля и Солнце.      Я подожду,      пока в лучах стеклянных      Сам Сириус —      с египетской, загробной,      собачьей головой —      Взойдет.      Мне раз еще увидеть суждено      Сверкающее это полотенце,      Божественную перемычку счастья,      И что бы люди там ни говорили —      Я доживу, переберу позвездно,      Пересчитаю их по каталогу,      Перечитаю их по книге ночи.

1958

ЗАТМЕНИЕ СОЛНЦА. 1914

     В то лето народное горе      Надело железную цепь,      И тлела по самое море      Сухая и пыльная степь,      И под вечер горькие дали,      Как душная бабья душа,      Багровой тревогой дышали      И Бога хулили, греша.      А утром в село на задворки      Пришел дезертир босиком,      В белесой своей гимнастерке,      С голодным и темным лицом.      И, словно из церкви икона,      Смотрел он, как шел на ущерб      По ржавому дну небосклона      Алмазный сверкающий серп.      Запомнил я взгляд без движенья,      Совсем из державы иной,      И понял печать отчужденья      В глазах, обожженных войной.      И стало темно. И в молчанье,      Зеленом, глубоком как сон,      Ушел он и мне на прощанье      Оставил ружейный патрон.      Но сразу, по первой примете,      Узнать ослепительный свет…      Как много я прожил на свете!      Столетие! Тысячу лет!

1958

ГРЕЧЕСКАЯ КОФЕЙНЯ

     Где белый камень в диком блеске      Глотает синьку вод морских,      Грек Ламбринуди в красной феске      Ждал посетителей своих.      Они развешивали сети,      Распутывали поплавки      И, улыбаясь точно дети,      Натягивали пиджаки.      — Входите, дорогие гости,      Сегодня кофе, как вино! —      И долго в греческой кофейне      Гремели кости      Домино.      А чашки разносила Зоя,      И что-то нежное и злое      Скрывала медленная речь,      Как будто море кружевное      Спадало с этих узких плеч.

1958

x x x

     Я долго добивался,      Чтоб из стихов своих      Я сам не порывался      Уйти, как лишний стих.      Где свистуны свистели      И щелкал щелкопер,      Я сам свое веселье      Отправил под топор.      Быть может, идиотство      Сполна платить судьбой      За паспортное сходство      Строки с самим собой.      А все-таки уставлю      Свои глаза на вас,      Себя в живых оставлю      Навек или на час,      Оставлю в каждом звуке      И в каждой запятой      Натруженные руки      И трезвый опыт свой.      Вот почему без страха      Смотрю себя вперед,      Хоть рифма, точно плаха,      Меня сама берет.