Жизнь - вечная. Рассказы о святых и верующих - Горбачева Наталья Борисовна - Страница 16

Ирина Васильевна одобрительно кивнула дочери и спросила у меня:

– А что тебе, Натуля, нравится?

– Например… «На последнем дыхании»… – ответила я.

– Ну конечно! Молодой Бельмондо такой обаятельный… Не важно, что преступник, что со своей девкой машины угоняет. Он так играет, чертяка, что вызывают сочувствие и желание подражать… Общество их не понимает, бедные… Лишние люди… Печорин и княжна Мэри. Не убий, не укради – это не для таких веселых и находчивых… Ложно понятая свобода, Натуля!

– Зато у нас цензура и партийные худсоветы, – зло ответила я.

– И славно! Настоящему художнику цензура не помеха.

– Не поняла… Что-то новенькое, – я замотала головой. – Может, чаю попить?

– Чаю – попить! Ась, организуй… – попросила Ирина Васильевна. – Видишь ли, Натуля… Рожденный писать – не писать не может. По опыту знаю: если графомана долго и нещадно пороть, он в конце концов свое графоманство оставит. Не так с писателем. Трудности его только закаляют, как сталь. Ты разве не знаешь, что классическая русская литература процвела не вопреки, а благодаря цензуре. Пушкин и Лермонтов даже побывали в ссылке за свое писательство. Неистовый и ужасный Салтыков-Щедрин в три погибели сгибался, когда шел в кабинет цензора с очередным номером «Отечественных записок». Достоевский имел неразрешимые проблемы с «монастырскими» эпизодами в «Братьях Карамазовых». А уж какая была сталинская цензура… Чуть что не так – лагерь. От писателей требовали абсолютной политической благонадежности. И что же? Вот имена: Булгаков, Зощенко, Платонов, Бабель, Эренбург, Олеша, Пильняк, Цветаева, Ахматова, Грин, Алексей Толстой, Замятин, наконец.

– Пугаете меня…

– Да, да… Страдание – залог вдохновенных творений искусства. Кончается цензура – кончается литература.

– Мама, успокойся, а то Натуля уйдет из сценаристов, – вмешалась Ася.

– Если графоманка, то уйдет обязательно, – согласилась Ирина Васильевна. – Это вообще тяжкий труд – писать. Писатель не должен разменивать свой талант на голое политическое противостояние. Чехов уверял, что может написать рассказ о чем угодно – о чернильнице, на которую упал взгляд… И люди будут замирать от восхищения! Писатель вообще должен сеять только разумное, доброе, вечное…

– Я никогда не думала…

– Подумай, Натуля! – перебила Ирина Васильевна. – Всегда думай, о чем пишешь. Кто соблазнит одного из малых сих, тому лучше и не родиться. К писателю это тоже относится…

Ася позвала нас на кухню попить чайку с дефицитными «Раковыми шейками». Градус разговора сразу снизился.

Мне трудно было возражать Ирине Васильевне. Я даже не всех перечисленных ею писателей читала, о трагической судьбе некоторых понятия не имела. «Мастера и Марагариту» прочла в Самиздате. Пародия на советскую действительность – гениальная, но про Иешуа Га-Ноцри не очень поняла… Как шептались, Булгаков вывел под этим именем самого Иисуса Христа. Я задумалась о том, что невозможно изобразить Бога, как Михаил Афанасьевич не побоялся?.. По существу же добавить ничего не могла: Новый Завет тайком я прочла лишь раз. Мне очень хотелось поговорить на эту тему с Ириной Васильевной, но даже не знала, как и какой задать вопрос. Неудивительно: наша встреча с ней произошла за несколько лет до того, как возвратились к читателю и увидели свет «Котлован» и «Чевенгур», «Реквием» Ахматовой, «Доктор Живаго» Пастернака и многое еще из запрещенной десятилетия литературы. Еще даже не начинали массово печатать литературу религиозную.

Множество вопросов роились в голове.

– Если бы вы, Ирина Васильевна, были нашим мастером на сценарном… – вздохнула я с сожалением. – Как было бы здорово! Как все у нас ожило бы!

– Что ты, Натуля! – воскликнула Ася. – Мама не выездная. Ее из университета попросили, когда узнали, что она дочь репрессированных.

Впервые я увидела «дочь репрессированных». Вот, оказывается, кого репрессировали – «ум, честь и совесть нашей эпохи». Я даже дар речи потеряла.

– Ненавижу, – с нажимом произнесла я.

Ирина Васильевна в недоумении переглянулась с Асей и осторожно спросила:

– Ты… про меня?

– Про Капу, начальницу нашей сценарной мастерской. Сама ни одного сценария не написала, а учит… Только и может политинформации в мозг вдалбливать…

– Нет, Натуля, ненависть – дело злое, не опускайся до этого. Жалеть надо. Она и так прославилась. Галич какую бесславную рифму на нее накатал!

Ирина Васильевна с Асей поднялись со стульев, встали в позу и как заправские артистки весело пропели всю песню, посвященную гражданке Парамоновой:

В общем, ладно, прихожу на собрание,

А дело было, как сейчас помню, первого,

Я, конечно, бюллетень взял заранее

И бумажку из диспансера нервного.

А Парамонова, гляжу, в новом шарфике,

А как увидела меня, вся стала красная,

У них первый был вопрос – свободу Африке! —

А потом уж про меня – в части «разное».

– Неужели это правда про нее? – вздохнула я. – Как у такой можно учиться, чему? Что я делаю в этом ВГИКе? Только время теряю!

– Натуля, да Бог с тобой! – воскликнула Ирина Васильевна и снова спела дуэтом с дочерью.

Ничто на Земле не проходит бесследно.

И юность ушедшая все же бессмертна.

Как молоды мы были,

Как молоды мы были,

Как искренне любили,

Как верили в себя!

Потом мы выпили по рюмочке, и мое настроение вроде выровнялось.

– Ты не переживай! – похлопала по моему плечу Ирина Васильевна. – Папа Римский сказал, что советские фильмы хороши тем, что: а) не несут никакой революционной идеи и б) почти все добрые. Вот, давай в этом же духе!

– Про папу-то откуда знаете?

– «Узнаю я их по голосам, звонких повелителей мгновенья», – пропела Ася.

– Голос Америки, что ли? – спросила я.

– А как же, – улыбнулась Ирина Васильевна. – Я учила историю. Она повторяется. Или лучше так: ничего нет нового под луной. Вам повезло жить в культурной столице нашей необъятной родины. А нам, знаете ли, на краю земли культурные новости самим добывать приходится. И вот что… Пока еще наши фильмы добрые, но скоро лавочка прикроется. Будет «Все на продажу!», как подметил великий Анджей Вайда. И любой бездарь сможет оправдаться: я так вижу, я так понимаю…

– Не будет у нас такого никогда! – возразила я.

– Все проходит, и это тоже пройдет, – улыбнулась Ирина Васильевна.

Ирина Васильевна как в воду глядела. Во ВГИКе трудно было определить, каков размер и качество наших талантов. Некоторые всю жизнь доказывают, на что способны. Перестройка мощным катализатором таланты проявила. Почти все наши богемные оказались в нужном месте в нужный час, как комсомольские вожаки. Быстро выяснилось, что многие из них под гамбургским счетом подразумевали все-таки лицевой счет… в Гамбургском банке. Один из наших богемных придумал умопомрачительный слоган «Не тормози – сникерсни» и стал мэтром рекламы. Другие замутили бесцензурную «чернуху» и «порнуху» на экране… Сначала, может, было и стыдно. Но потом, встав на ноги и почувствовав запах, силу и власть денег, они справились с этим рудиментом морали… И давай соблазнять всех подряд!