Торжество жизни - Дашкиев Николай Александрович - Страница 21

Заключительная формула была чем-то знакомой доценту. Бензольные кольца… Цианистые группы… Аминокислоты… Но их расположение было странным, необычным.

Таинственные формулы раздражали, как иероглифы исчезнувшей письменности, — они могли скрывать в себе все, что угодно — и гениальные догадки, и бред маниака.

Доцент Великопольский не верил в этот антивирус. Слишком смелой, даже нелепой была идея создать средство против всех болезней. Если бы Степан Рогов не сообщил, что профессор Браун в конце концов оказался сумасшедшим, можно было надеяться найти в ампуле какой-нибудь антибиотик нового типа что-нибудь вроде пенициллина. Но теперь…

И все же рассказ Степана о том, что крыса, которой был влит препарат Брауна, оказалась невосприимчивой ко многим вирусным заболеваниям, интриговал Великопольского. Как бы то ни было, антивирус необходимо исследовать со всей тщательностью.

Но доцент медлил. С неизвестным микробиологическим препаратом надо обращаться очень осторожно.

Часы пробили пять. В коридоре послышался шум шагов, голоса людей — окончился рабочий день института. И когда установилась особенная, настороженная тишина, которая всегда водворяется в больших зданиях после ухода людей, доцент вошел в свою лабораторию.

Он надел респиратор, закрывающий почти все лицо, осторожно взломал кончик ампулы и, набрав капиллярной трубочкой капельку жидкости, рассмотрел ее под микроскопом. Поле было абсолютно чистым — следовательно, это или чистейший раствор, или вирусный препарат. В таком случае необходимо увеличение 50–60 тысяч, обычный же микроскоп увеличивал только в две тысячи раз. Электронный микроскоп, недавно установленный в институте, все еще не был отрегулирован, значит придется исследовать на животных.

Доцент задумался над тем, какой вид вирусных болезней взять для исследования. Скарлатина, корь, грипп, трахома, сонная болезнь, тропическая лихорадка — все они вызывались ультравирусами — живыми частицами, которые во много раз мельче самых мелких микробов. Но одни из этих вирусов свойственны лишь человеку, — а на людях эксперименты не производятся, — другие были недостаточно активны. В этом отношении наиболее подходящим для исследования являлся вирус бешенства: в последних стадиях бешенство неизлечимо.

Были еще причины выбрать именно этот вирус: Рогов сказал, что препарат Брауна изготовлен, в конечном счете, из вируса бешенства — значит, в силу родства, будет наиболее сильно взаимодействовать с этим вирусом. К тому же, и методика исследований Великопольскому близка: совсем недавно он пытался, — правда, безуспешно, — создать новую вакцину против бешенства.

Доцент вспомнил, что накануне в институт привезли бешеную собаку во второй стадии болезни. Она обречена, и если антивирус Брауна подействует, можно с уверенностью сказать, что этот препарат действительно всемогущ.

Собрав необходимые инструменты, доцент спустился в полуподвал. Едва лишь он открыл дверь, из угла послышалось рычание. Большая рыжая собака, истекая слюной, грызла железные прутья решетки.

Великопольский равнодушно посмотрел на животное и сосредоточенно наполнил шприц.

Пришлось порядком повозиться, прежде чем удалось прикрутить собаку к прутьям клетки и сделать ей вливание. Затем он сел на свежеструганные доски у стены, вынул кисет, закурил, наблюдая за медленно тающими кольцами табачного дыма.

Прошел час, другой, третий…

Собака бесновалась по-прежнему.

Досадуя на то, что напрасно потеряно так много времени, Великопольский ушел из института.

Когда позади закрывалась тяжелая институтская дверь, Великопольский обычно старался забыть о волнениях и неприятностях, связанных с работой. Ему не хотелось думать о повседневных делах, которые поглощали уйму энергии, но были незаметными и неблагодарными.

Совсем недавно он выдвинул гипотезу противогриппозного иммунитета. Вначале она казалась неуязвимой и стройной, но сегодня утром окончательно выяснилась ее полная несостоятельность. Затем этот антивирус… День прошел впустую.

Ему захотелось отвлечься от мыслей, рассеяться, и он направился к парку.

Великопольский гордился собой: получить в тридцать восемь лет место заведующего отделом не всякий сумеет. К тому же, он выглядел по-юношески молодо, и когда — чисто выбритый, в безукоризненном кителе — проходил по улицам города, девушки улыбались ему.

Великопольский долго сидел на скамейке, жадно вдыхал терпкий весенний воздух, вслушивался в задорный смех молодежи, всматривался вдаль, туда, где по главной аллее, залитой светом, проходили нарядно одетые люди, — сидел, смотрел, слушал и чувствовал, что уходит беспокойство, исчезают мысли о неудачной гипотезе, об антивирусе Брауна.

Наконец он поднялся и пошел по главной аллее. На пути ему встретилась группа девушек, — взявшись за руки, они шли, лукаво посматривая на красивого демобилизованного офицера.

Он хотел сделать вид, что испугался, что сдается в плен, а затем, разорвав девичью шеренгу, взять их под руки и пойти вместе, но вдруг подтянулся, погасил улыбку и торопливо свернул в боковую аллею: из-за киоска появилась Елена Петровна — доцент института. Она медленно шла в глубь парка.

Великопольский устремился за ней, но не подошел, а остановился в нескольких шагах, в тени деревьев. Елена Петровна, сев на скамью, изредка посматривала вдоль аллеи, словно ожидая кого-то.

Она давно нравилась Великопольскому. Умная, молодая, красивая, она держалась с ним по-дружески, но казалась недоступной. И все же он был достаточно опытен, чтобы понять: Елена Петровна любит его. Великопольский давно заметил, что ей хочется бывать с ним, что у нее радостно вспыхивают глаза, когда он играет с Галочкой, ее дочерью.

Завтра она уезжает в Сочи. Он заволновался. Ему показалось, что представился удобный случай для сближения. Весна, парк… Разыграть случайную встречу…

Но в этот момент к Елене Петровне подошла пожилая женщина; они долго беседовали и ушли вместе.

Досадуя, Антон Владимирович пошел следом. У выхода из парка он остановился в раздумье. Ему очень хотелось подойти к Елене Петровне, но, так и не решившись, он направился к Дому специалистов, в свою неуютную холостяцкую квартиру.

Выйдя из института, Степан остановился в полной растерянности.

Но постепенно досада исчезла. В конце концов ничего необыкновенного не произошло. Разве не усомнился он в антивирусе еще там, на берегу горного ручья, когда впервые понял, что профессор Браун сошел с ума? Разве майор Кривцов не доказывал, что таким путем, который предложил профессор Браун, невозможно создать антивирус, что он в своих исканиях был далек от истинной науки? Соглашаясь, что Макс Браун мог совершенно случайно открыть новую вакцину, Кривцов все время твердил Степану, что если он хочет стать настоящим микробиологом, то должен выбросить из головы все теории профессора Брауна.

Сегодня почти то же самое сказал доцент Петренко, секретарь партбюро института.

Степан обернулся и с грустью посмотрел на огромное серое здание. Лучи заходящего солнца отражались в оконных стеклах, бросая тревожные красные отблески. Почудилось, что за этими окнами пылают огромные печи, гудят машины, суетятся люди.

Но пусть даже не так. Пусть в лабораториях института царит напряженная рабочая тишина, — все равно там творятся чудеса, там борются за жизнь.

— Надо учиться! — сказал Степан. — Да, учиться!

Он повторил это как клятву. Исчезли остатки растерянности, безволия. Будущее теряло свою неопределенность.

"Надо сделать так, как советовал секретарь партбюро — записаться в вечернюю школу, потом поступить в институт, — думал Степан. — Надо учиться, учиться всю жизнь".

Уже стемнело, когда Степан вошел в парк и, усталый, опустился на скамью возле памятника великому поэту. На скамейке сидела девушка. Видимо, она готовилась к экзаменам. "Курс органической химии", — прочел Степан. Ему хотелось заговорить с этой девушкой, расспросить, где она учится, трудно ли сдавать экзамены, но он так и не решился. Девушка шепотом повторяла формулы.