Верность и терпение - Балязин Вольдемар Николаевич - Страница 104

Только оказавшись у Царева Займища, армия наконец остановилась.

Глава третья

«Едет Кутузов бить французов»

Отступление из-под Смоленска окончательно испортило взаимоотношения Барклая со многими начальниками, и особенно сильно с Багратионом. С этого момента и до Бородинского сражения князь Петр Иванович считал тактику Барклая гибельной для России, а его самого — главным виновником всего произошедшего.

В письмах к царю, к Аракчееву, ко всем сановникам и военачальникам Багратион требовал поставить над армиями другого полководца, который пользовался бы всеобщим доверием и наконец прекратил бы отступление.

Глас Багратиона был гласом подавляющего большинства солдат, офицеров и генералов всех русских армий. Царь не мог к нему не прислушаться.

Да и не только Багратион требовал этого.

Еще 27 июля о необходимости поставить одного главнокомандующего над армиями писал царю Ермолов. В этом же письме он предлагал Багратиона, давая ему весьма высокую оценку: «усерднее к пользам Отечества, великодушнее в поступках, наклоннее к приятию предложений быть невозможно достойного князя Багратиона».

Однако у Александра было на сей счет свое мнение. Наиболее откровенно он высказал его 18 сентября 1812 года в письме к своей любимой сестре — великой княгине Екатерине Павловне, с которой был он особенно близок и доверителен:

«Когда человек поступает по своему искреннему убеждению, можно ли требовать от него большего? Этим убеждением я только и руководствовался. Оно побудило меня назначить главнокомандующим 1-й армией Барклая ввиду славы, им приобретенной во время войн с французами и шведами. Глубокое убеждение заставило меня думать, что по познаниям он стоит выше Багратиона. Когда же крупные ошибки, сделанные последним в эту кампанию, бывшие отчасти причиною наших поражений, поддержали во мне это убеждение, я больше чем когда-либо считал Багратиона не способным командовать соединенными армиями под Смоленском.

Хотя я не был особенно доволен действиями Барклая, однако я считал его лучшим стратегом по сравнению с тем, кто в стратегии ничего не понимает. Наконец, в силу этого убеждения я не мог назначить на это место никого иного».

А в письме царя Барклаю от 24 декабря 1812 года, когда Михаил Богданович оказался в кратковременной отставке, Александр высказал ему несколько иные претензии.

«Потеря Смоленска, — писал царь, — произвела огромное впечатление во всей империи. К общему неодобрению нашего плана кампании присоединились еще и упреки, говорили: «Опыт покажет, насколько гибелен этот план, империя находится в неминуемой опасности», и так как ваши ошибки, о которых я выше упомянул, были у всех на устах, то меня обвиняли в том, что благо Отечества я принес в жертву своему самолюбию, желая поддержать сделанный в вашем лице выбор.

Москва и Петербург единодушно указывали на князя Кутузова как на единственного человека, могущего, по их словам, спасти Отечество. В подтверждение этих доводов говорили, что по старшинству вы были сравнительно моложе Тормасова, Багратиона и Чичагова; что это обстоятельство вредило успеху военных действий и что это неудобство высокой важности будет вполне устранено с назначением князя Кутузова. Обстоятельства были слишком критические. Впервые столица государства находилась в опасном положении, и мне не оставалось ничего другого, как уступить всеобщему мнению, заставив все-таки предварительно обсудить вопрос «за» и «против» в Совете, составленном из важнейших сановников империи. Уступив их мнению, я должен был заглушить мое личное чувство».

И все же все было не столь просто и не так однозначно, как писал Александр I. Он действительно не любил Кутузова, но политик всегда брал в нем верх над человеком. И потому, не любя Кутузова, он все же 29 июля направил в Сенат указ: «Во изъявление особливого нашего благоволения к усердной службе и ревностным трудам нашего генерала от инфантерии графа Голенищева-Кутузова, способствовавшего к окончанию с Оттоманскою Портою войны и к заключению полезного мира, пределы нашей империи распространившею, возводим мы его с потомством его в княжеское Российской империи достоинство, присвоил к оному титул Светлости».

Затем Михаил Илларионович был введен царем и в Государственный совет.

Это, несомненно, были предварительные меры для подготовки более важной акции.

5 августа Александр поручил решить вопрос о главнокомандующем специально созданному для этого Чрезвычайному комитету. В него вошли шесть человек: фельдмаршал Салтыков — председатель Государственного совета и председатель Комитета министров; Аракчеев — директор Департамента военных дел, генерал-лейтенант Вязьмитинов, генерал-адъютант Балашов, князь Лопухин, генерал-прокурор Сената и граф Кочубей — дипломат и советник царя. Состав Комитета определялся как должностями его членов, так и личной близостью к Александру. От старика Салтыкова — в прошлом Главного воспитателя Александра и его брата Константина — до сравнительно молодых — Лопухина и Кочубея — все члены Комитета были друзьями царя. Они обсудили пять кандидатур: Беннигсена, Багратиона, Тормасова и 67-летнего графа Палена — организатора убийства императора Павла, вот уже одиннадцать лет находившегося в отставке и проживавшего в своем курляндском имении. Пятым был назван Кутузов, и его кандидатура была тотчас же признана единственно достойной этого назначения.

Чрезвычайный комитет немедленно представил свою рекомендацию императору.

Однако Александр принял окончательное решение лишь через три дня — 8 августа.

В этот день Кутузов был принят императором и получил рескрипт о назначении главнокомандующим.

К командующим русскими армиями — Тормасову, Багратиону, Барклаю и Чичагову — тотчас же были направлены императорские рескрипты одинакового содержания: «Разные важные неудобства, происшедшие после соединения двух армий, возлагают на меня необходимую обязанность назначить одного над всеми оными главного начальника. Я избрал для сего генерала от инфантерии князя Кутузова, которому и подчиняю все четыре армии. Вследствие чего предписываю вам со вверенною вам армиею состоять в точной его команде. Я уверен, что любовь ваша к Отечеству и усердие к службе откроют вам и при сем случае путь к новым заслугам, которые мне весьма приятно будет отличить надлежащими наградами».

Получив назначение, Кутузов написал письмо Барклаю и от себя лично. В этом письме он уведомлял Михаила Богдановича о своем скором приезде в армию и выражал надежду на успех их совместной службы. Барклай получил письмо 15 августа и ответил Кутузову следующим образом: «В такой жестокой и необыкновенной войне, от которой зависит сама участь нашего Отечества, все должно содействовать одной только цели и все должно получить направление свое от одного источника соединенных сил. Ныне под руководством Вашей Светлости будем мы стремиться с соединенным усердием к достижению общей цели, и да будет спасено Отечество».

Левенштерн, описывая события этих дней, рассказывал обо всем случившемся так: «Народ и армия давно уже были недовольны нашим отступлением. Толпа, которая не может и не должна быть посвящена в тайны серьезных военных операций, видела в этом отступлении невежество или трусость. Армия разделяла отчасти это мнение; надобно было иметь всю твердость характера Барклая, чтобы выдержать до конца, не колеблясь, этот план кампании. Его поддерживал, правда, в это трудное время император, видевший в осуществлении этого плана спасение России. Но толпа судит только по результатам и не умеет ожидать.

Император также волновался в начале войны по поводу того, что пришлось предоставить в руки неприятеля столько провинций. Генералу Барклаю приходилось успокаивать государя, и он не раз поручал мне писать его величеству, что потеря нескольких провинций будет вскоре вознаграждена совершенным истреблением французской армии: во время сильнейших жаров Барклай рассчитывал уже на морозы и предсказывал страшную участь, которая должна была постигнуть неприятеля, если бы он имел смелость и неосторожность проникнуть далее в глубь империи.