Бомба для дядюшки Джо - Филатьев Эдуард Николаевич - Страница 100

Но Пётр Леонидович всё же хотел предупредить Сталина о том, какой вред науке и стране приносят так называемые «хозяйственники», то есть те, кого поставили командовать учёными:

«… наши «хозяйственники» решили взять в свои руки научную сторону вопроса: отмели в сторону научно-техническое общественное мнение, подыскали трёх знахарей себе по душе, типичных лжеучёных и авантюристов, и, основываясь на их мнении, добились прекращения моих работ. На заседании Совета Министров Первухин и Малышев безапелляционно заявляли, что Капица своими работами вводит наше и мировое общественное мнение в заблуждение, и что в кислородной проблеме нет достижений. Совет Министров согласился с ними, меня устранили, и мои работы прекратили. Ведь после этого логичный вывод только один — наша Академия наук нам не нужна, её надо распустить и сделать новую, а Первухина и Малышева, как сверхучёных, — президентами этой академии».

12 лет прошло уже с тех пор, как Капицу, не считаясь с его собственными намерениями и планами, жёстким силовым приёмом «вернули» из Англии в СССР. Но Пётр Леонидович так и не смог разглядеть главную движущую силу государства рабочих и крестьян, не понял, что в стране Советов «кадрырешают всё». И не просто кадры, а кадры руководящие, большевистские. Они всё вершат, им подчиняются судьбы миллионов!

Капица писал с недоумением:

«Далее оказалось, что Первое главное управление лучше учёных знает, как надо организовывать науку и решать, чем должен заниматься и кем руководиться Институт физических проблем. Спрашивается, к чему тут нужны научно-общественное мнение и устав Академии наук, согласно которому руководство институтов правильно основано на выборном начале?»

И Пётр Леонидович делал печальный вывод:

«Ясно, что всё это ненормально, а причина всё та же: без доверия и уважения к учёным, основанного на мнении других учёных, процветание свободной и продуктивной творческой работы в науке и всего нового, связанного с ней, невозможно».

Академик с тревогой продолжал:

«Наши руководящие товарищи в своём правильном стремлении развивать советскую науку хотят её взять под такой контроль и руководство, которые только мешают работать учёным… Отсюда и вытекают встречающиеся у нас нелепости, как например, с детальным планированием научной работы, ведущим почти к учёту „мысль-часов“ учёного. Это приводит к практике делать ненужный „тарарам“, укрывать неудачи, выдавать векселя и обещания, что в настоящей научной работе невозможно и является ложью, — в здоровых условиях работы учёный не будет и не должен этого делать.

В конце концов, это ведёт к процветанию лжеучёных, образно выражаясь, учёных-знахарей, а не учёных-врачей».

Капица давно понял, на каких принципах строилась работа секретной атомной лаборатории, и потому с грустью просил вождя:

«В создавшемся положении мне остаётся только одно: спокойно и терпеливо ждать. Поэтому я прошу Вас не истолковывать мою работу в уединении как нежелание служить стране, хотя, работая в лаборатории, чувствуешь себя полноценнее как учёный, но и за письменным столом можно делать полезные работы.

Если не будет возражений, то я постараюсь у себя в комнате на даче организовать маленькую лабораторию для элементарных опытов, и было бы очень хорошо, если бы мне разрешили взять к себе моего постоянного ассистента и кое-какие приборы из института».

Просьбу академика Капицы удовлетворили — ему разрешили заниматься наукой. Он стал заниматься ею в небольшом сарайчике у себя на даче в подмосковном посёлке Николина гора. Там и пролетели долгие восемь лет.

Положение Капицы очень напоминало домашний арест или даже «поселение» в строго охраняемой зоне. Ведь он выпал не только из атомного проекта, его вообще изъяли из сообщества учёных, из науки страны. Лишь после смерти Сталина и устранения Берии Пётр Леонидович смог вернуться в свой институт и включиться в активную научную и общественную жизнь.

Судьба же тех, кому Капица дал поистине убийственную аттестацию, назвав «авантюристами» и «лжеучёными», сложилась по-иному. Они уверенно пошли вверх по служебной лестнице. А в 50-х годах даже возглавили атомную отрасль страны (сначала Малышев, а после него — Первухин). Впрочем, об этом речь впереди.

Итак, Капица с советской властью не поладил.

А вот у Курчатова с теми, кто находился выше его по служебной лестнице, конфликтов не было. Почти никогда. Анатолий Александров рассказывал:

«С начальством у него были такие взаимоотношения. Я бы сказал так, что его авторитет у начальства был абсолютно непререкаем… Он сумел себя так поставить, свои отношения, личные, так сформировать со всем начальством, что все они работали абсолютно ему на пользу, и никакого не было сопротивления».

Вертикаль против горизонтали

Весной 1946 года в Лаборатории № 2 шло ускоренное сооружение опытного уран-графитового котла Ф-1 (буква «Ф» означала «физический»).

Михаил Первухин впоследствии вспоминал:

«Параллельно с созданием физического реактора были начаты конструкторско-исследовательские работы по проектированию промышленных уран-графитовых реакторов под научным руководством И.В. Курчатова В этих целях были организованны два независимых друг от друга конструкторских бюро. Им было поручено разработать два варианта реакторов, а именно: в вертикальном и горизонтальном исполнении.

По этим вариантам были разработаны технические проекты».

Впрочем, до двух «независимых друг от друга» КБ было ещё далеко. Сначала (это произошло в апреле) в Лабораторию № 2 пригласили директора Научно-исследовательского института химического машиностроения Николая Антоновича Доллежаля.

В проходной быстро, но очень тщательно проверили документы, затем проводили на второй этаж и ввели в кабинет. Гостей встретил Курчатов.

Ту давнюю встречу сам Доллежаль описывал так:

«Игорь Васильевич был высок ростом и довольно строен. О возрасте его я не мог с первого взгляда составить точного представления: моложе он меня? Старше? Глаза очень живые, цепкие — о таких говорят: молодые. Но вот борода… Бородку по старой инженерной традиции носил и я. Но именно бородку. А тут была настоящая окладистая бородища, прикрывавшая и воротник рубашки, и узел галстука, аккуратно скруглённая внизу (не «лопатой», как это было позже, что запечатлено на многих фотографиях). Такие бороды тогда были редкостью — их носили главным образом немногочисленные священники или старики-дворники. Попробуй, определи возраст!

Позже я узнал, что Курчатов на четыре года моложе меня».

Итак, они познакомились. И сразу выяснилось, что та область науки, которой, как понял Доллежаль, занимались в Лаборатории № 2, была «весьма и весьма далека» от того, к чему он сам имел отношение. Но это обстоятельство Курчатова совершенно не смутило…

«… и он шутливо подытожил:

— Ну и прекрасно! До сих пор вы работали на молекулярном уровне, а теперь придётся работать на атомном».

Правда, никаких подробностей о сути предстоящего сотрудничества хозяин кабинета не сообщил, ограничившись заявлением:

«— К сожалению, посвятить вас во все стороны нашей работы я не имею права. Но вы, наверное, уже представляете, что Лаборатория занимается проблемой расщепления ядер урана. Иными словами, высвобождением атомной энергии. Сейчас нам необходимо в кратчайший срок создать урановый «котёл» промышленного назначения. В нём будет происходить цепная реакция деления урана и нарабатываться плутоний — радиоактивный элемент, которого не существует в природе.

Уловив мой не очень уверенный взгляд, Курчатов улыбнулся.

— Я, видимо, ребусами изъясняюсь? Ничего. Очень скоро вы во всём этом будете прекрасно разбираться… Некоторые соображения на этот счёт у нас имеются. Пойдём, те, глянем!

И он открыл дверь в соседнюю комнату