Время и снова время - Элтон Бен - Страница 40

Но, как ни странно, в этом поголовном обмундировании не чувствовалось никакой воинственности или угрозы. Скорее возникло слегка комическое впечатление добродушной и самодовольной традиции. Почтальоны, выглядевшие морскими капитанами, водопроводчики, выглядевшие генералами, и разносчики телеграмм, выглядевшие фельдмаршалами, были всего-навсего участниками веселого спектакля. Словно весь город стал декорацией пародийной оперы, а жители взялись за роли солистов и хора.

С тех пор как сорок лет назад Бисмарк объединил страну, Германия не воевала, и вопреки всей этой военной музыке и шагистике в столичных жителях не чувствовалось никакой тяги к сражениям.

Мимо Стэнтона прокатили тележку с десертами. Немцы обожали торты. Точнее, обожали крем. Все их кулинарные изделия представляли собой разнообразные варианты со взбитыми сливками – тонкие слои пористого теста и толстые слои молочного жира. Кофе и торт – вот что нравилось берлинцам. И Стэнтону.

Весь город излучал невероятное довольство.

И это стало возможным благодаря другому Берлину. Берлину двадцатого века.

Берлину, чье время пришло.

Если отбросить военную театральщину, город был современный. Даже на взгляд пришельца из двадцать первого века. Казалось, в городе нет ни одного здания старше полувека, а многие так выглядели, словно их возвели на прошлой неделе. Берлин застраивался быстрее любого города в мире. На улицах неимоверное число машин, гораздо больше, чем в Лондоне, повсюду признаки электрификации и передовой технологии. На тех же улицах, по которым маршировали солдаты, стояли ряды таксофонов и билетных автоматов и точно по графику катили лучшие в Европе трамваи. К каждому дому тянулись электропровода, надежно обеспечивая энергией весь город. Когда Стэнтон через универсальный переходник подключил компьютер к сети, оказалось, что напряжение в ней стабильно, как в двадцать первом веке.

В Берлине производили всё. Почти весь ассортимент химикалий. Массу электроприборов. Большую часть стали. Все лучшие в мире фото- и кинокамеры, телескопы и точные инструменты. И сверх того здесь делали невероятно большие деньги. Даже огромные города индустриальных США поглядывали на Берлин с завистью.

Не считая психов, никто в этом городе не хотел войны.

Ее цена была бы слишком высока. Ее цена была слишком высока.

В прошлый раз.

Стэнтон видел снимки. Прекрасный город в руинах. Ненависть и смерть правят бал. В его время каждый школьник знал, как Германия утянула двадцатый век в кошмарную пропасть и сама себя погубила. Как упитанные, деловитые, процветающие немцы всего за несколько лет превратились в изможденных призраков, измученных болезнями и голодом. Как передовая экономика рухнула, на десятилетия уступив дорогу ужасу, смуте, лишениям и угнетению.

Но теперь этого не случится.

Он, Стэнтон, не позволит. Он спасет Берлин, спасет Германию. Спасет этих глупых игрушечных солдатиков, не даст погибнуть замечательным людям, вызывавшим безграничное восхищение своей изобретательностью и трудолюбием, безумной оригинальностью, умением торговать и способностью творить в науках и искусствах.

Он спасет их от кайзера.

Ибо вне зависимости от сараевских событий император Вильгельм с его милитаристской манией, безграничным тщеславием и глубоко уязвленным эго рано или поздно втянет свою молодую динамичную нацию в самоубийственную войну.

На террасе висел весьма красноречивый портрет кайзера. Карикатурно надутый спесивец, облаченный в белые одежды и стальную кирасу, точно некий ангел войны, был изображен в таком ракурсе, словно с высоты обозревал весь мир, которым вздумал завладеть. Римская колоннада, служившая фоном, не оставляла сомнений в его имперских притязаниях.

Как обычно, левая рука кайзера покоилась на эфесе сабли – так он скрывал врожденное увечье, которое, по мнению многих, отразилось на его психике. Усохшая левая рука была на целых шесть дюймов короче правой. Невзирая на этот изъян, Вильгельм отважно участвовал во всех спортивных и военных состязаниях, однако втайне страдал неуверенностью калеки, который себе глубоко противен.

Стэнтон спросил счет и положил рейхсмарки в блюдце. Кайзер Вилли был изображен и на деньгах. Человек с закрученными вверх усами. Человек, для которого существовала только одна Германия. Воинственная. Вильгельму Второму было плевать, что немецкая промышленность покоряет мир. Он хотел, чтобы мир покорился немецкому оружию, а сам он в шлеме, украшенном огромным орлом, возглавил победу.

Стэнтон посмотрел на часы. Императору осталось жить меньше суток.

Кольнула жалость. По всем статьям Вильгельм был скверен. В нем, самовлюбленном, вздорном, спесивом, безрассудном и неуравновешенном, глубоко укоренился имперский комплекс. Главнокомандующий неоспоримо лучшей армии на планете сочетал в себе все эти опасные черты.

Он просто должен был умереть.

29

Стэнтон вышел из кафе и зашагал по Унтер-ден-Линден, собираясь в последний раз осмотреть выбранную позицию. Стояло чудесное утро, сквозь кроны лип и каштанов солнце разрисовало тротуары пятнистыми узорами. Автомобили, экипажи и пешеходы сновали туда-сюда, повинуясь взмахам регулировщиков.

Приехав в Берлин, Стэнтон не поселился в отеле, но снял меблированную квартиру, поскольку понятия не имел, когда выпадет шанс исполнить миссию. Благоприятная возможность могла представиться лишь через несколько месяцев. Торопиться нельзя. Скорее всего, у него будет только одна попытка. В случае неудачи вполне вероятен арест, но даже если он сумеет скрыться, всполошенная кайзеровская охрана уже не допустит покушения. Стэнтон остро чувствовал, что лишен преимущества, какое имел в Сараево, – он ничего не знал о ходе событий. За исключением первоклассного снаряжения, все условия – как у обычного киллера.

Но оказалось, что долго ждать не придется: уже на третий день его пребывания в Берлине было объявлено о королевской церемонии на Потсдамер-плац. Стэнтону хватило одного взгляда на опубликованный список мероприятий, чтобы понять: вот он, шанс.

С Унтер-ден-Линден он свернул на Фридрихштрассе, а затем по Лейпцигерштрассе вышел на Лейпцигер-плац, выбранную огневой позицией.

Обе площади, Лейпцигер-плац и Потсдамер-плац, смыкались в самом сердце Берлина, образуя огромный транспортный узел, испещренный трамвайными путями. Появление большого числа автомобилей увеличило нагрузку на Потсдамер-плац, потребовалась реконструкция площади. После прокладки иного лабиринта рельсов кайзера уговорили прокатиться от Потсдамского дворца и объявить об открытии новой трамвайной линии.

Для столичных властей присутствие императора, которого мало интересовали городские проблемы, было большой удачей, и они расстарались – устроили церемонию, о чем подробно писали газеты.

После объявления о мероприятиях Стэнтон несколько дней разрабатывал план. Для уверенного выстрела требовалось найти возвышение. Несомненно, цель будет находиться на подиуме, но, скорее всего, в окружении свиты. И потом, не стоило рассчитывать, что немецкие телохранители окажутся пентюхами вроде австрийских. Совершенно разное состояние армий и экономик двух стран ясно говорили о том, что управиться с немцами будет неизмеримо труднее, нежели с австрийцами. Пусть Стэнтон превосходил королевскую охрану в теории и практике боевых действий, однако было бы огромной ошибкой недооценивать немецкую полицию и секретную службу.

Стэнтону повезло – нашлась идеальная огневая точка. Лейпцигер-плац славилась ресторанами и магазинами, среди которых самым известным был универмаг «Вертхайм». Поистине огромное здание в конце Лейпцигерштрассе девяностометровым фасадом выходило на Лейпцигер-плац, с крыши предлагая великолепный обзор Потсдамер-плац.

На крыше универмага разбили сад.

Из сада можно было прогуляться по всей крыше здания, и единственным препятствием для подобных прогулок служила табличка на дверце, извещавшая публику, что проход «верботен». Стэнтон уже трижды нарушил запрет и сейчас вновь собирался это сделать.