Новые центурионы - Уэмбо Джозеф - Страница 21

Полицейский еще сострил насчет того, что подобные смерти в тюрьме требуют уйму писанины и тонны бумаги и что самоубийцы поступают просто эгоистично, совсем не заботясь о других. И конечно, реакцией на остроту был всеобщий смех: полицейские всегда смеются мрачным шуткам, пусть и не слишком удачным.

Над конторкой приемщика висел лозунг «Оказывай содействие местной полиции. Будь стукачом!», а рядом — игрушечное, с резиновым наконечником копье фута в три длиной, украшенное цветными перьями и африканскими символами. Надпись на нем гласила: «Тщательно обыскивай заключенных!»

Неужто это не оскорбляет полицейских-негров, подумал Гус и впервые в жизни вдруг остро осознал свой интерес к этой расе, поняв, что отныне интерес этот будет расти, ибо среди них, среди негров, ему придется теперь проводить большую часть своего времени, отведенного на жизнь, а не на сон.

Он не жалел об этом, он даже был заинтригован, однако было тут и еще кое-что — он их боялся. Но ведь с другой стороны, вряд ли бы он чувствовал себя смелее с любой иной публикой, получи он распределение в любой другой район. И тут он подумал: а что, если б Гэнди вдруг вздумал сопротивляться и не оказалось бы под боком Кильвинского? Сумел бы он сам справиться с таким вот Гэнди?

Пока приемщик стучал на машинке, Гус размышлял о Гусе-младшем, крепыше трех лет от роду. Тот вырастет здоровяком. Уже вон может добросить гигантский баскетбольный мяч до середины гостиной. Мяч этот — их общая любимая игрушка, несмотря на то, что они успели разбить им один из новых Викиных кувшинов. С тех самых пор, как родители разошлись, своего отца Гус-старший не видел, зато прекрасно помнил, как устраивали они с ним на пару шумную возню, помнил, как от души забавлялись. Он помнил каштановые усы с легким инеем седины на них и сухие большие руки, кидавшие его в воздух и щадившие его только тогда, когда он, мальчишка, уже задыхался от смеха. В тех руках жили уверенность и надежность. Как-то раз он вспомнил об этом при матери, тогда ему было двенадцать — достаточно, чтобы увидеть, насколько он ее опечалил. Больше он не упоминал об отце и с того дня старался, как умел, ей помогать, ведь был он на четыре года старше Джона, «маленький мамин мужчина» — так она его называла. Наверно, он был ужасно горд, что вкалывал мальчишкой для того, чтобы помочь им троим прокормиться. Но гордость ушла, и теперь, когда он женился на Вики и обзавелся собственной семьей, его искренне тяготила необходимость ежемесячно откладывать для матери с Джоном пятьдесят долларов.

— Ну что, партнер, может, двинемся? — спросил Кильвинский.

— Да-да, конечно.

— Грезы наяву?

— Пожалуй.

— Давай-ка пойдем перекусим, а рапорт напишем позднее.

— О'кей, — ответил Гус, возвращаясь к действительности. — Вы ведь не обезумевший людоед, верно?

— Обезумевший людоед?

— В какое-то мгновение мне показалось, что вы слопаете этого типа живьем.

— И ничуть я не обезумел, — сказал Кильвинский и, пока они шли к машине, все поглядывал на Гуса в изумлении. — Я только играл свою роль.

Можно время от времени менять слова, но мелодия всегда одна и та же. Разве нынче в академиях не объясняют, что такое допрос?

— Я думал, еще немного — и вы взорветесь.

— Проклятье! Да нет же. Я попросту вычислил, что он из тех, кто уважает лишь грубую силу, а на вежливое обхождение ему наплевать. Но этот способ хорош не для всех. В самом деле, если применять его постоянно, то, не ровен час, можно оказаться и на земле, а потом гляди, сколько влезет, снизу вверх на парня. Но я вычислил, что этот, стоит заговорить с ним его же языком, обязательно притихнет. Так я и поступил. Вся штука в том, чтобы побыстрей раскусить любого подозреваемого и решить, какой разговор с ним вести.

— Хм, — сказал Гус. — А как вы догадались, что подозревать нужно именно его? Он не отвечал ее описаниям. И даже рубашка на нем не была красного цвета.

— Как узнал? — повторил Кильвинский ворчливо. — Давай разбираться. Ты в суде еще не бывал?

— Еще нет.

— Что ж, и тебе когда-нибудь предстоит отвечать на вопрос: как вы узнали? В сущности, я и сам не знаю, как узнал. Но узнал. По крайней мере был здорово уверен. Рубаха, конечно, красной не была, но ведь не была и зеленой. А была как раз такого цвета, про который пьяница с осоловевшими глазами вполне могла сказать «красный». Ржаво-коричневый цвет! К тому же Гэнди чуть больше, чем необходимо, подчеркивал случайность того, что оказался на стоянке. Да и вел себя слишком дерзко и, когда я проезжал мимо и сверлил взглядом каждого встречного-поперечного, слишком старательно показывал мне всем своим видом, что ему, мол, нечего скрывать. А когда я снова туда вернулся, он уже успел перейти на другую сторону автостоянки.

Когда я огибал угол, он все еще шел, но, завидев нас, встал как вкопанный, лишь бы продемонстрировать нам, что никуда уходить не собирается. И скрывать, мол, ему нечего. Понимаю, что все в отдельности, само по себе, это мелочь, не стоящая внимания. Но таких мелочей было много. Короче, я просто знал.

— Интуиция?

— И я так думаю. Но на суде я бы не стал употреблять это слово.

— У вас на суде будут сложности с этим делом?

— Э, нет. В нашем деле нет ни обыска, ни ареста. Если бы в суде рассматривалось дело по обыску со взятием под арест, тогда бы моей интуиции и тех мелких промашек, которые он допустил, было бы недостаточно.

Мы были бы обречены на поражение. Если б, конечно, малость не приврали.

— Вам часто приходится это делать? Привирать?

— Совсем не приходится. Я не слишком-то забочусь о том, как пощекотать публике нервы. И мне наплевать, если мною схвачен сам Джек Потрошитель, а после кем-то выпущен на волю из-за необоснованности проведенного мною обыска. Покуда эта ослиная задница не попадет ко мне в руки, плевать мне на это. Кое-кто из полицейских становится ангелом-мстителем. Они видят перед собой зверя, принесшего горе множеству людей, и решают, что должны во что бы то ни было засадить его за решетку, пусть даже ценой ложных показаний на суде, только я говорю, что все это зазря. Публика не стоит того, чтобы из-за нее рисковать и нести потом кару за лжесвидетельство.

Как бы там ни было, но скоро он опять вернется на улицу. Будь хладнокровен. Умей расслабиться. Только так и можно делать эту работу. И тогда — твоя взяла. Через двадцать годков тебе достанутся твои сорок процентов оклада. Плюс твоя семья, если ты ее, конечно, не потерял, чего ж еще? Отправляйся в Орегон или Монтану.

— У вас есть семья?

— Теперь уж нет. Эта работа, как говорят адвокаты на бракоразводных процессах, не способствует стабилизации семейных отношений. По-моему, мы чемпионы по самоубийствам.

— Надеюсь, что все же сумею у вас работать, — выпалил Гус, удивленный нотками отчаяния в своем голосе.

— Служба в полиции — это семьдесят процентов здравого смысла. Здравый смысл и способность принимать быстрое решение — вот что делает полицейского полицейским. Нужно или воспитать в себе эти качества, или уходить отсюда. Ты еще научишься ценить эти качества в своих напарниках. А очень скоро уже не сможешь относиться по-прежнему к своим приятелям и знакомым по дому, церкви или улице, потому что в этих делах им с полицейским не сравниться. Зато ты сможешь в любой ситуации быстро принять решение — тебе ведь приходится заниматься этим всякий день, — а если того не умеют твои старые друзья, будешь беситься, рвать и метать.

Теперь, когда спустился вечер, улицы заполнялись людьми, черными людьми, а фасады домов заливали мир светом. Создавалось впечатление, что в каждом квартале имеется по меньшей мере по одному бару или одному винному магазину и что все их хозяева белые. Гусу казалось, что церквей больше нет, глаз их не замечает, он замечает лишь эти вот бары, винные магазины и пятачки с толпами людей. Он видел эти шумные толпы у ларьков с гамбургерами, у винных магазинов, у подъездов жилых домов, на автостоянках, у сверкающих стендов, у магазинов с грампластинками, а также у весьма подозрительного местечка, с окон которого зазывные надписи приглашали посетить «Общественный клуб». На двери Гус увидел смотровое отверстие. Хорошо бы очутиться там никем не замеченным, подумал он, любопытство его было сильнее страха.