Роботы-мстители - Белаш Людмила и Александр - Страница 57

– Перебьетесь месяцев шесть-восемь; фундаментальные затраты все равно окупаются только через тридцать лет. Сейчас важнее удержаться на плаву, а не то, что перспективная модель отложится на год. Наша ближайшая задача номер один – выиграть тендер в Северной Тьянгале. Тут мы стесняться не имеем права, тем более что противостоят нам аларки в лице Ата-Гота. Жмите на всех – правительственных чиновников, лоббистов, дипломатов. Тендер – наш реальный прорыв на галактический рынок и наша стабильность в будущем.

– Это все?

– Нет, – снова подал голос Машталер, – еще остается «Антикибер» с Хиллари Хармоном во главе.

– Он представляет из себя что-нибудь серьезное? Я читал его досье. Вечно второй, сменивший три профессии. Неудачник, по-моему. Бывают такие, в юности подают большие надежды, но потом быстро ломаются и выпадают из обоймы.

– Не скажите, – Машталеру было о чем тревожиться. – Так или иначе, но именно он сосредоточил у себя данные по измененным киборгам Банш. Мы занимаемся рядовыми сбоями и поломками мозга – и о них мы знаем все. А он изучает сознательно измененный мозг, преступно изуродованный кибер-хакерами. У нас этих данных нет, потому что именно Хармон ловит этих кукол, исследует их мозг, а свои итоги засекречивает, пользуясь тем, что проект военный. Он создал монополию на владение этой информацией, и его монополия нам опасна. Нельзя допустить, чтобы кто-то знал о нашем продукте больше нас самих.

– У него неприятности. Кажется, будут слушания в парламенте. Задействуйте наше лобби – и утопите проект.

Адвокат согласно кивнул.

– А как быть с Хармоном?

Машталер снова помассировал веки, сдвинув очки вверх:

– Самый лучший способ уничтожить конкурента, если это отдельно взятая особь, – купить его!

«У меня такое чувство, что мы больше не принадлежим самим себе, – откровенно рассказывала Чара дневнику. – Выбор – жить, покорившись, или умереть, сражаясь, – не оставляет третьего пути; или – или. Всякое притворство не вечно; не вечно Фанк мог управлять театром; не вечно мы могли жить, имитируя людей. Игры Косички в любовь с Гребешком, внимание Звона к Лильен – как мать и женщина я это понимаю – ведут лишь к разочарованиям, но отношения Лильен и Фосфора, чувство Гильзы к Фосфору – уже нечто подлинное, наша маленькая победа над искусственностью тел. Может, я бы испытала любовь к Фанку, не будь мы оба так заняты – он театром, я семьей – и не будь он так болезненно привязан к людям. Эти частицы живого тепла, эти случайно и нечаянно сплетающиеся союзы, не предусмотренные нашими „отцами“, – наше самое дорогое, то, от чего мы не отступим, не откажемся».

Под утро поезда заходили чаще, сквот стал вибрировать, и Звон, мыча, вырвался из лабиринта нескончаемого и, казалось, безвыходного сна.

– Больница снилась, мне врачи череп долбили, – доложил он хрипло, горячо и бессвязно добавив спросонок: – Мать, Федерация ведь в пропасть катится! Нас ихэны завоюют, запросто. А где Лильен?

– Пошла с Косичкой за покупками.

– Какими покупками?! Тут есть где покупать? Мать, это ж Поганище! Говорил я – «Не надо сюда ехать». А ты – «Едем, едем; Фосфор знает!» Что он знает? Тут не найдут, да! В скотомогильнике живых не ищут. А машину где возьмем? Фургон-то тю-тю! Здесь велосипед взять напрокат – весь разоришься. А Фосфор где?

– Домой ушел, своих проведать… Звон, не откажись – поешь, а потом сходи-ка за водой.

Звон слепо потыкался по углам, на ходу жуя кусок, нашел бидон и убрел, даже не заметив Гильзу – настолько та тихо и молча сидела над сумкой, что оставил ей Рыбак. Всего лишь ночь они были вдвоем – и вот все, что осталось от парня… Документы… фотографии какие-то ужасные… шарф потрепанный… банка консервов… старая, измятая валентинка с написанным на обороте телефоном. Брелки и камушки – наверное, он их носил на счастье. Початая пачка таблеток от кашля. Сверток. Увесистый. Что в нем?..

Звон вернулся в волнении, весь какой-то вздернутый.

– Ну и порядки тут! Очередь! За водой! Ума рехнуться!.. В рожи друг дружке вцепились – из-за воды! Кто бы рассказал – я не поверил бы!.. О, Гильза, где нашла? – сразу бросился он к Гильзе, вертевшей в руках небольшой пистолет. – Вещь! Из керапласта, с этим можно хоть куда пройти… Гляди, сюда вставляют батарейку. У него вся автоматика на электричестве…

– Знаешь, а сегодня день особенный, – вполголоса пробормотала Гильза, неумело целясь в стену. У нее было странное чувство того, что Рыбак неспроста это оставил. Все, чего он касался, теперь пахло смертью.

– А, да! Вальпургиева ночь!.. Все ребятишки сегодня отвяжутся… а завтра майские шоу.

– Майские – праздник, – сказала Гильза. – А Вальпургия – другое. Ты что-нибудь слышал о ней?

– Не. Откуда? Я в храм хожу, чтоб только девок посмотреть. То есть – раньше ходил, пока Лильен не встретил.

– Вальпургия была святая праведная девушка, – начала Гильза, грея пистолет между ладонями. – Волосы у нее были темные, а глаза светлые. Никто не знал, откуда появилась она в Городе, но на все тусовки она приходила как своя и учила всех жить по любви, потому что Бог открыл ей доступ к мудрости и силе слов. Когда Вальпургия рассказывала – все смолкало, когда пела – замирали дискотеки, а ди-джеи обращались в истинную веру. Но счастья ей Бог не дал – чтобы исполнилось земное назначение Вальпургии, ей суждена была короткая и горестная жизнь. Она влюблялась дважды; первая любовь ей принесла лишь грусть и боль, вторая – смерть. Ведекинд, первым коснувшийся чистого сердца Вальпургии, оказался равнодушным и жестоким – он не ответил на девичье чувство и выбрал другую – роковую девчонку, которая губила все вокруг себя. И Вальпургия страдала так мучительно, что Бог сжалился и дал ей напоследок каплю радости – но только маленькую каплю, за которую пришлось ей расплатиться жизнью… Валебальд звали второго, кто стал Вальпургии дороже всех на свете, – он согрел ее, и приласкал, и вытер ее слезы. О, как была волшебна та единственная ночь, когда Вальпургия и Валебальд взялись за руки!.. Обе луны остановились в небе, чтоб светить им, и звезды слетелись к их изголовью, а Бог задержал время, чтобы рассвет не поспешил их разлучить… Утро влюбленных было чернее ночи – Принц Мрака Ротриа накрыл Валебальда своей тенью, и Валебальд слился с ней и ушел, едва успев проститься. Вальпургия не примирилась, побежала следом и догнала Ротриа у тоннеля подземки в Старом Парке; Принц обернулся: «Что тебе нужно?» – «Отдай моего парня!» – сжав кулаки, подступила Вальпургия. «Что я взял, то не отдам, – ответил Принц. – Сегодня я уведу в тень еще десять парней, любящих и любимых!» «Ты никого сегодня больше не возьмешь!» – воскликнула Вальпургия, схватила Принца за плечо и втолкнула его во тьму тоннеля – но и сама вошла в нее… Тридцатого апреля это было, и все молодые в Городе оплакали бесстрашную Вальпургию, и с тех пор в ночь на первое мая празднуют победу любви над смертью. И, говорят, по воле Божией Вальпургия тридцатого апреля каждый год выходит из Загробья, чтобы кого-нибудь спасти, а Ротриа нашептывает вслед: «Пожалей себя, а не других… Если не станешь жертвовать собой – останешься под солнцем, будешь дышать, любить, радоваться…» Но Вальпургия не слушает его змеиных обещаний и опять повторяет свой подвиг…

– Во, а я не знал! – поразился Звон. – А это из которой части сериала?

– Ничего ты не понял! – возмутилась Гильза. – Это правда, а не сказка! Она вновь придет сегодня в Город!..

«Мы достаточно созрели духом, чтобы открыто заявить: „Мы существуем!“ – не отрываясь, писала Чара. – И за право жить по своей воле мы готовы умереть. Как странно! Надо идти на смерть, чтобы другие поняли смысл и цель жизни, чтобы смогли жить лучше, полнее, счастливей, чем мы. Жизнь дорога потому, что не вечна; если кто-то отдает ее за других, даже незнакомых и неизвестных, значит, он верит в их будущее и готов расстаться с жизнью, чтоб оно сбылось. Ведь наша боль – не только наша, а всеобщая, и, может, многим предстоит погибнуть ради будущего, чтобы однажды Круг Творения завершился на Двенадцатой Расе, чтобы киборги новых поколений без боязни отчуждения сказали: „Мы такие, какие мы есть; мы люди, но особенные“. Возможно, пока лишь одна я выразила это словами, но чувство нашего предназначения живет во всех моих детях, и оно велит нам рисковать и смотреть в лицо смерти. Да, моя скорбь мучительна; я не устану вспоминать умерших дочерей и жертвы „Антикибера“, но за Дымку и Маску я могу быть горда – они исполнили свой долг».