Буколики. Георгики. Энеида - Вергилий Марон Публий - Страница 74

Дерзкий разбойник за хвост, и упрятал в недрах пещеры.

Ищущим путь указать не могли никакие приметы.

С пастбища тою порой погнал Юпитера отпрыск

Сытое стадо свое, чтобы дальше в дорогу пуститься.

215 Тут замычали быки, огласив призывом протяжным

Рощи окрест, и с холмов побрели они с жалобным ревом.

Голос в ответ подала из пещеры глубокой корова,

Сделав напрасным вмиг сторожившего Кака надежды.

Гневом вспыхнул Алкид, разлилась от обиды по жилам

220 Черная желчь; узловатую он хватает дубину,

Мчится по склонам крутым к поднебесной горной вершине.

Тут-то впервые мы все увидали испуганным Кака:

Бросился тотчас бежать в испуге он прямо к пещере,

Эвра быстрей полетел, словно выросли крылья от страха.

225 Цепи железные он оборвал, на которых над входом

Камень тяжелый висел, прилаженный отчим искусством,

Глыбою дверь завалил и в пещере заперся прочно.

Но приближался уже, скрежеща зубами свирепо,

Славный тиринфский герой и рыскал яростным взором

230 В поисках входа везде. Обежал он, гневом пылая,

Трижды весь Авентин, понапрасну трижды пытался

Камень-затвор отвалить и садился трижды, усталый.

Глыба кремня на хребте над пещерой Кака стояла,

Между утесов крутых выдаваясь острой вершиной;

235 Там, как в удобном дому, гнездились гнусные птицы.

Влево клонилась она, над рекой нависая высоко, —

Справа налег Геркулес и скалу расшатал, обрывая

Корни в недрах горы, и, со склона обрушившись, глыба

Пала; паденье ее отдалось словно громом в эфире,

240 Дрогнули берег и дол, и поток отхлынул в испуге.

Кака подземный чертог открылся взору Алкида,

Новый провал обнажил глубины темной пещеры, —

Так разверзает порой напор неведомой силы

Пропасть в толще земной, и богам ненавистное царство

245 Взору является вдруг в глубине зияющей бездны,

И от проникших лучей трепещут бледные маны.

Вор, застигнут врасплох внезапно хлынувшим светом,

Заперт в полой скале, метался с воем истошным;

Стрелами сверху его осыпал Геркулес и любое

250 В ход оружье пускал – и огромные камни, и сучья.

Видит Как, что ему от погибели некуда скрыться;

Начал он дым изрыгать из пасти, – дивное дело! —

Все свое логово мглой непроглядной наполнил поспешно.

Зренья героя лишив, сгустилась под сводом пещеры

255 Дымная тьма – лишь порой прорезал ее пламени отблеск.

Тут не стерпел Геркулес и в провал, огнем полыхавший,

Прыгнул стремглав – туда, где сильней колыхался волнами

Дым, где черный туман по пещере бурно клубился.

Кака во тьме он настиг, изрыгавшего дым бесполезный,

260 Крепко руками обвил, и прижал, и сдавил его, так что

Вылезли тотчас глаза, пересохло бескровное горло.

Двери сорвав, отворил Геркулес пещеру злодея,

Небо увидело вновь похищенный скот (отпирался

Вор понапрасну) и труп безобразный, который Алкидом

265 За ноги вытащен был. А мы, наглядеться не в силах,

Страшным дивимся глазам и мохнатой груди полузверя,

Смотрим в раскрытую пасть, из которой не бьет уже пламя.

С той поры Геркулеса мы чтим, и потомки охотно

Праздник этот блюдут. А Потиций – его учредитель,

270 С ним Пинариев дом хранит Геркулеса святыни.

Этот алтарь, что у нас будет зваться Великим вовеки,

Бог воздвиг, чтобы он был для нас великим вовеки.[817]

Юноши! С нами и вы почтите подвиг столь славный,

Свежей листвой увенчайте чело и, кубки подъемля,

275 К общему богу воззвав, возлиянье вином сотворите".

Молвил – и в кудри себе Геркулесова тополя ветви

Вплел он, и пали ему на чело двухцветные листья.

Кубок священный своей он наполнил рукой – и немедля

Гости, взывая к богам, над столом творят возлиянье.

280 Ниже Веспер меж тем спустился по склону Олимпа.

Вот подходят жрецы во главе с Потицием ближе,

Факелы держат они, по обычаю в шкуры одеты.

Вновь накрывают на стол: те, что после пира приятны,

Яства несут и алтарь отягчают блюдами щедро.

285 Салии[818] с песней меж тем окружают жертвенник дымный, —

Тополя ветви у всех вкруг висков обвиваются мягко.

Слева – юношей хор, а справа – старцев, и песней

Подвиги бога они прославляют: как задушил он

Змей, что ему в колыбель были посланы мачехой[819] злобной,

290 Как Эхалии[820] он и Трои могучие стены

Приступом взял и сколько трудов он вынес суровых,

Отданный в рабство царю Эврисфею по воле Юноны.

"Ты, кто стрелами настиг, необорный, Гилея и Фола —

Тучи двувидных сынов, ты, сразивший критское диво[821]

295 И под Немейской скалой[822] исполинского льва победивший!

Страшен и Стиксу ты был, и псу, что Орк охраняет,

Лежа на груде костей обглоданных в гроте кровавом, —

Ты же страха не знал: ни чудовищ вид, ни Тифея[823]

Поднятый меч не пугали тебя, был ясен твой разум

300 В час, когда Лерны змея тебе сотней жал угрожала.

Праздник свой посети, громовержца истинный отпрыск,

К нам благосклонен пребудь, Олимпа новая гордость![824]"

Бога песней такой прославляли они, прибавляя

Повесть о Каке, о том, как наполнил он дымом пещеру.

305 Роща вторила им, и эхом холмы отвечали.

Праздничный был закончен обряд, и в город обратно

Двинулись все. Впереди шел Эвандр, удрученный годами,

Рядом с собой удержал Энея он и Палланта

И, чтобы путь скоротать, о многом беседовал с ними.

310 Смотрит Эней, проворный свой взор обращая повсюду:

Место ему по душе. Обо всем расспросить он стремится,

Радостно слушает все, что о древних мужах повествует

Царственный старец Эвандр, основатель римской твердыни:

"Жили в этих лесах только здешние нимфы и фавны;

315 Племя первых людей из дубовых стволов тут возникло.

Дикие нравом, они ни быков запрягать не умели,

Ни запасаться ничем, ни беречь того, что добыто:

Ветви давали порой да охота им скудную пищу.

Первым пришел к ним Сатурн с высот эфирных Олимпа,

320 Царства лишен своего, устрашен оружием сына.

Он дикарей, что по горным лесам в одиночку скитались,

Слил в единый народ, и законы им дал, и Латинской

Землю назвал, в которой он встарь укрылся надежно.[825]

Век, когда правил Сатурн, золотым именуется ныне:

325 Мирно и кротко царил над народами бог, – но на смену

Худший век наступил, и людское испортилось племя,

Яростной жаждой войны одержимо и страстью к наживе.

Вскоре явились сюда авзонийская рать и сиканы,

Стали менять имена[826] все чаще Сатурновы пашни.

330 Много здесь было царей и средь них – суровый и мощный

Тибр, – в честь него нарекли и реку италийскую Тибром,

И потеряла она старинное Альбулы имя.

Так же меня, когда я, из родного изгнанный края,

В море бежал, всемогущая власть Фортуны и рока

335 В эти места привела, где и матерью, нимфой Карментой,[827]