Золотая лихорадка - Задорнов Николай Павлович - Страница 106

Ветер стихал на дворе, но было холодно, Дуне казалось, что сейчас опять все так же, как было в тот вечер. Но теперь уж она не неразумный птенец, не босая белобрысая девчонка с тоненькой шеей и детскими ручонками. Она еще в детстве слыхала рассказы про Ивана, как он первый пришел сюда, когда еще никого не было, и как жил. Ей казалось, что сейчас словно вернулось то время.

«Куда ни шло!» – подумала она.

– Я, мама, выйду, – сказала Дуня, и, глянув на себя привыкшими к потемкам глазами в висевшее на стене над кушеткой большое зеркало, она расправила платье и вышла к мужикам, немного жмурясь от света.

Их было пятеро, и с ними сидел гольд Дюка.

– Смотри! Дочь! – с гордостью сказал Спиридон.

– Отец у нее Лосиная Смерть, а она Смерть Мужикам, – сказал Иван Карпыч и махнул рукой с таким видом, словно Дуня вошла, чтобы всех сокрушать.

Подымая оба плеча, как бы еще не отойдя от сна и поеживаясь, Дуня взглянула на Ивана. Она хотела взглянуть, как тогда, просто, но синяя молния ударила из ее глаз и обожгла сухое дерево.

– Эх, Дуня, ягода моя! – поднялся Иван, как на пружине, и прошелся перед ней, разведя руками.

Дуня засмеялась и, разводя руками концы шали, мягко поплыла в плавном танце.

– Я за то люблю Ивана, – горячо пропела она, останавливаясь около него, – да, голова его кудрява…

– Э-эх-ма-а! Забайкальские казаки… – воскликнул Иван.

Дуня подошла к столу и выпила стакан водки.

– Зови девок, девчонок ли, пусть поют! – кричал Родион.

Все пили и кричали и никто не обращал внимания друг на друга. Появилась гармонь. Дуня пела и опять плясала с Иваном. Потом они сидели на лавке у двери. У лампы кричали и спорили мужики. На Ивана и Дуню не смотрели, их не видели или, может быть, видели, но ей это было все равно. Она обняла и поцеловала Ивана и стала долго целовать его и не позволяла повернуть ему голову.

– Уйдем со мной, – просил он. – Уйдем!

Она молчала.

– Уйдем на пароходе. Теперь уйдем…

– Я тебя люблю и всегда любила.

– Уйдем…

– Что же тогда? Брось богатство, дядя Иван, тогда уйду… Ты был наш и будь наш. Что же я опозорюсь, на богатство польщусь.

– Что тебе это богатство…

– Ты не со мной наживал.

– Брошу все!

– Нет… Нельзя лукавить. Ты врешь!

– Пойдем…

– Нет, ты меня погубишь…

Она встала и отошла к огню. Там хором грянули под гармонь печальную песню, словно хотели что-то забыть или похоронить или что-то прощали. Мать Арина запевала тут же, оказывается, сидела она на лавке. Дуня любила ее голос. Согласный и сильный хор забередил ее душу или звал куда-то… И казалось, тем сильней были эти желания, чем быть, лучше совсем не жить. Дуня вдруг поняла все, как прозрела. Она готова была все сорвать с себя и кинуться куда-то… И казалось, тем сильней были эти желания, чем грустней и протяжней песня.

Ивана увели к соседям. Он вскочил рано. Родион и Сильвестр повели его к Спирьке опохмеляться.

В избе было как-то странно пусто, тихо и чисто и пахло свежим хлебом, словно тут уж отработали целый день.

– А где же дочь? – спросил Иван.

– Утром ее уже не было, – ответил Спиридон.

– Она уехала к мужу на прииск, – сказала Арина, подавая блюдо с кислой капустой. – У нас Тамбовка опустела. Все на приисках с семьями, все моют, рыбу нынче не ловили. У нас скучно… А я золота мыть не иду, бог с ним!

– В лодке. Она поехала. Не боится. Пасмурно, а погода тихая. Она лучше меня погоду угадывает, как барометр, – сказал Спиридон.

Иван, глядя на Арину, подумал, какая красивая старуха, уж дочерей выдала и вырастила парней, а все легкая и за словом в карман не полезет. А у самого в сердце захлопнулась какая-то крышка, как на карманных часах.

«Я ушла бы открыто», – вспомнил он ее слова.

«Неужели вся эта красота будет со мной?» – «Я буду с тобой. Невенчана. От Ильи уйду, скажу ему сама в глаза». – «Лучше бы я сказал», – отвечал Иван. «Нет, он тебя убьет. Но я его могу убить… А без тебя не будет жизни мне. Кому погибать? Я тебя всегда боялась… Я знаю, что сделаю, и знаю, что закон преступлю… Теперь всех учат, что грех не так велик. Я грамотная, я думала сама и слыхала…»

А день был сумрачный, и, немного выпив, мужики вышли на улицу.

Дюка, который пил вчера с мужиками, прошел и крикнул, чтобы рыбы на пароход он отвез, самой свежей, утреннего улова. Он было отошел, но потом вернулся.

– Спирька, – сказал Иван, остановившись у изгороди, за которой ходили кони, – а у тебя поскотина уж сколько лет стоит все та же. И не меняешь жерди?

Он почувствовал, что пароход сейчас уйдет без него, что он останется здесь…

– Я все делаю как следует, – ответил Шишкин. – Новых изб не строю. Почему ты думаешь, что я не меняю стоек. Где надо, и жердь переменю. Вот новая жердина.

Иван налег рукой на поскотину. Толстая лиственная жердь не поддавалась… Спирька в самом деле ладил все основательно. А сколько ни был с ним знаком Иван, он никогда не видел Спиридона за работой. Всегда Лосиная Смерть представлялся каким-то бездельником.

– Я знаю про что ты… – вдруг сказал Спиридон. – Я же баран. Ты давно ладишься перескочить через эти жерди! За Илью тебе спасибо… А поскотина уже другая. Все сменилось, только на том же месте. Может, пойдем и выпьем? Утешения тебе не будет все равно. Ты, Ванча, – проклятый… Я тебя люблю… И кажется, не только я… Но за грех – грех!

Дюка стал звать Ивана к себе.

– Иди, посмотри, какой мой новый дом. Такого нет в Тамбовке. Парижаны! – подмигнул он. – Тебе, Ванча, надо бы гольдом родиться! Помнишь, как мы пели:

«На моих собаках лоча едет, ханина ранина!»

Иван помнил. Они вместе стреляли там, на Горгоне, с Дюкой приезжих.

– Нет! – сказал Иван. – Пароход ждет, труба дымится. У меня дела стоят. Ты, паря, не забыл, что я миллионер, приехал с Парижа? Ково же это ты? И тебе нельзя, паря Спирька, так опиваться… У меня тысячи убегают, надо их ловить… Че привезти из города, наказывайте… Утешил ты меня, паря Спирька, я молодость вспомнил… Дочь твоя вечно у меня в сердце, за это не кори… Я поохал… Я же… Люблю и тебя и…

Подошли отставшие Родион и Сильвестр.

– Знаешь, мы тоже на днях поедем. Если погода будет хорошая, мы еще раз съездим на прииск, – сказал Родион, – все равно вся наша жизнь перевернулась.