Час тигра - Зайцев Михаил Георгиевич - Страница 46

– Идем, – мой поводырь дернул за веревочный поводок. – И чтоб молча шел. Орать запрещается, ссы под себя тихо. Пойдем мимо алтаря сатанистов. Эти отморозки здесь жертвоприношения устраивают.

– Человеческие?.. – ужаснулся я.

– Когда кошек режут, когда людей. Когда как. – Второй одернул комбинезон, поправил возвращенный на бедро подсумок с противогазом, проверил, надежно ли застегнул пряжку ремня.

– Вы сатанисты? – голос мой дрогнул, я затрепетал.

– Хы, – хохотнул поводырь. – Ну, ты совсем дурак! Говорю же по-человечески: отморозки здесь недалеко, мимо проходить будем, жертвы рогатому приносят, они – отморозки, не мы, дошло?

– Они прямо сейчас там приносят жертвы? – отказался понимать я и попятился к берегу, к колышкам арматуры.

– Ты совсем, бля, тупой! Ты, бля...

– Чего ты-то с ним разговариваешь? – возмутился номер первый. – Ты-то чего в экскурсоводы заделался? Дерни удавку, и он похромает, никуда не денется.

– А придушу, ты его понесешь? – огрызнулся второй.

– Шабаш, мужики, – вмешался номер третий, подпоясывая мокрый комбинезон ремнем с сухой кобурой, подтягивая лямку противогазного подсумка, также сухого. – Нам еще пилить до усрачки, некогда собачиться. А художник, слышь-ка, по делу приссал. – Третий расстегнул клапан кобуры. – Слышь-ка, я впереди пойду, оторвусь на полста метров, чтоб реально не напороться на сатанистов-отморозков, а то, хер их знает, какое у них культовое расписание.

На сатанистов, хвала Будде, не напоролись, но их алтарь произвел на меня глубочайшее впечатление. Трое пронумерованных мною мужиков ждали, что я блевану, и дождались. Мне даже особенно не пришлось напрягаться, чтобы вызвать рвоту, поскольку, кроме визуального отвращения, сатанистский алтарь дико вонял падалью, а протянувшиеся недалече трубы теплоцентрали способствовали активному и долгому гниению жертвоприношений.

Весельчак номер два, закурив и втягивая сигаретный дым ноздрями, походя велел мне, Бобику-художнику, снять протез. В промежутках между рвотоизвержениями я послушно выполнил его волю, освободил правую культю от искусственной кисти и, следуя дальнейшим приказаниям, бросил протез к подножию вонючего алтаря, оставил смешной сюрприз для сатанистов, по мнению второго, очень смешной.

Пройдя мимо алтаря сатанистов, оставив им на память мою искусственную кисть, мою блевотину и окурок сигареты второго, мы углубились в многоярусный лабиринт ходов и переходов, тоннелей и лазов. Петляли, придерживаясь относительно постоянного вектора направления передвижений, около часа, и однажды проходили совсем рядом с метро – я слышал отчетливо шум метропоездов. Попетляв изрядно, мы опять очутились возле подземной реки, другой, конечно, не той, по которой сплавлялись, перешли речку вброд, оказались в природного происхождения пещерной зале, пошли в глубь одного из рукавов пещеры и вскоре вновь вошли в созданные человеком лабиринты. Бежало неумолимое время, а мы все шли и шли. Вернее – они, номера раз, два, три, шли, держали темп, а я, что называется, плелся. Хромому художнику полагалось выбиться из сил после того, как пройдет первая волна стресса, и он, то бишь я, выбился. Меня мотало на веревке, заканчивающейся петлей, я спотыкался и падал, я тяжело и часто дышал, я вспотел и только раз шарахнулся от крыс, вскрикнув слабо, когда серые жирные твари плотной стайкой впервые прошмыгнули под ногами.

– Утри сопли, художник, подходим, – второй дернул за веревку, третий наградил меня пенделем, первый в авангарде ускорил шаг.

То, что мы далеко за Садовым кольцом, это точно, и на поверхность, судя по всему, вылезать не собираемся, следовательно, где-то рядом, уже рядом, за одним из ближайших поворотов у господ разбойников оборудована так называемая «точка».

Свернули, попали на перекресток. Трубы, до того тянувшиеся вдоль стен, изогнулись дугами и исчезли в отверстиях потолка.

– Налево, Бобик.

Что ж, налево, так налево. Идти приходится боком, левое ответвление перекрестка до предела узкое. Через плечо второго вижу, как первый достает связку ключей из-за пазухи, поворот, первого больше не вижу, но слышу перезвон ключей и лязг замков.

– Погоди, – мой поводырь останавливается на углу.

Гожу.

– Пойдем.

Иду. За углом коридорчик неожиданно расширяется, и отчетливо видна распахнутая решетчатая дверь, как в милицейском обезьяннике, за металлическим порогом номер первый шаркает рукой по стенке.

– Погоди.

Гожу. Вижу, как первый нащупал что-то, слышу щелчок, и свет фонариков растворяется в щедром электрическом сиянии матовых ламп над головой.

Идем дальше, справа и слева переплетение разнообразной толщины кабелей, похожих не то на кровеносные сосуды, не то на сухожилия великана. Яркий свет слепит отвыкшие от щедрого освещения глаза.

– Стой.

Стою. Первый возится с замками перегородившей коридор дюралевой двери. На двери табличка с адамовой головой, сиречь с черепом и костями, и с красной молнией, надпись на табличке гласит: «ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ».

Дверь с предупреждающей табличкой открылась тихо, петли хорошо смазаны. Номер первый вздохнул с облегчением.

– Входи, – второй лениво дернул веревку.

Вхожу. Все, хвала Будде, дошли до «точки».

– Чего встал, – замыкающий толкает меня в спину кулаком, спотыкаюсь, но не падаю, восстанавливаю баланс, оглядываюсь.

Ничего себе помещение, уютное. Каменный кубик с мощной лампочкой под решетчатым плафоном на стенке напротив входа. Дохлый электрощит в углу с пустыми клеммами и метелкой оторванных проводов. И металлический шкаф, грубо сваренный, с небрежно написанным номером на створках, этакий индустриальный шкаф для всякой разной электрики, которой в нем, конечно же, давно нету. Точно посередине импровизированный стол – два пустых пластмассовых ящика для бутылок, и на них квадратный фанерный лист. Точнехонько над фанерным квадратом квадратная же вентиляционная решетка в потолке. Тяга отменная, затхлостью практически не пахнет.

– На стол, Бобик, – приказал второй.

– Чего на стол? – не понял я.

– Ложись на стол, – третий ткнул меня в спину, закрыл дверь, лязгнул задвижкой. – Ложись, отдыхай.

Первый пошел к металлическому шкафу, второй стряхнул с руки веревку-поводок.

– Можно снять петлю? – спросил я, примериваясь, как бы поудобнее устроиться на столе.

– Можно, – разрешил второй. – Выкинь веревку, ложись... Нет, не садись, а ложись, дурик.

– Я весь не помещусь...

– И хер с тобой. На колени, на колени, мудак, вставай... Кому, блядь, сказано: на колени! У стола, бля, вставай на колени и падай харей вниз... Во мудак, а?.. Встал на колени? Встал. Теперь туловище нагни, жопу оттопырь и ляжь туловищем на фанеру... Во, правильно... Харю опусти. Не задирай башку, говорю. Во... И глаза закрой. Закрой, говорю!.. Не ссы, ща тебя в жопу хором отхарим и отпустим. Хы-хы-ы... Шутка, не ссы, мы не гомики... Руки перед собой положь, отпусти жопу. По-другому положь. Локти согни, чтоб руки перед головой и та, что с пальцем, чтоб дальше лежала... Во, правильно...

– Зачем такая странная поза? Мне...

– Едальник захлопни! Замри, как велено.

– Мне страшно, пожалуйста, не делайте мне ничего плохого, а я все, я все сделаю, как вы скажете, я...

– Ты еще заплачь. Я серьезно. Плачь-плачь, художник, чтоб мы поверили, что тебе реально хреново.

Я всхлипнул и продолжил умолять разговорчивого второго не делать мне плохого. Я хныкал, хлюпал носом, говорил с двойкой, слушал его одним ухом, а другим подслушивал тихий деловитый диалог номеров первого и третьего.

– Сразу начнем? – Второй подошел к шкафу, створки которого распахнул первый.

– А чего тянуть? – В шкафу зашуршало. – Где ж она... Вот она.

– Я б перекурил, замудохался слегка.

– Все умудохались... Где листочек? Вон... Нет, левее, на пакетах с чистым.

– Мать твою, помялся.

– Мелочь, буквы читаются, и ладно.

– Держи, разгладь его. Близко к объективу не подноси.