Кровное дело шевалье - Зевако Мишель - Страница 80

Пардальян-старший отстегнул шпагу, скинул перевязь и растянулся на кровати, где и прохрапел до самого ужина.

В десять часов вечера Анри де Монморанси закончил отдавать приказы. Лишь Жиль, личный лакей маршала и его управляющий, служивший Анри как верный пес, знал, куда доставят прекрасных пленниц. Маршал загодя отправил его на улицу де Ла Аш — убедиться, все ли там готово к приезду дам и не болтаются ли вокруг какие-нибудь подозрительные личности.

Виконту д'Аспремону было велено занять место на козлах и править лошадьми. В начале улицы де Ла Аш он, согласно плану, спрыгнет на землю, и маршал в одиночестве поведет под уздцы впряженных в экипаж коней до самой калитки в ограде, которая высилась вокруг домика Алисы. Пардальяну же предстояло шагать вслед за каретой, а затем вместе с д'Аспремоном ожидать Анри в начале улицы де Ла Аш.

Таким образом, новое место заточения Жанны и Лоизы оставалось тайной для всех, кроме маршала и Жиля.

В одиннадцать виконт позвал Пардальяна, и оба они поспешили во двор. Там уже ожидал экипаж. Похоже, драгоценный клад маршала давно находился внутри кареты, окна которой были закрыты занавесками, а дверцы заперты на замок.

Д'Аспремон взобрался на козлы, а Анри Монморанси, уже сидя на коне, продолжал инструктировать Пардальяна:

— Мы будем двигаться очень медленно, следите за каретой шагах в десяти. Если кто-нибудь рискнет подойти к экипажу, действуйте немедленно… Все ясно?

Пардальян молча продемонстрировал спрятанную под плащом шпагу. Кроме нее, ветеран вооружился пистолетом и кинжалом.

Маршал взмахнул рукой, и ворота дворца открылись; сначала выехал на своем жеребце сам хозяин, потом экипаж; последним, вглядываясь во тьму, вышел Пардальян.

«Если и нужно ждать нападения, — подумал старик, — то уж во всяком случае не у стен дворца».

Экипаж свернул в проулок — и тут неожиданно грохнул выстрел, а мрак прорезала пороховая вспышка.

— Гони! — закричал маршал, оглянувшись на д'Аспремона.

Злоумышленник целился скорее всего в кучера, но пуля пролетела мимо. Д'Аспремон хлестнул лошадей, и карета помчалась во весь опор. Впереди летел на своем скакуне маршал.

— Подлец! Негодяй! Остановись! — раздался чей-то отчаянный вопль. Но всадник и карета уже скрылись в лабиринте улиц.

Когда прогремел выстрел и лошади понеслись, как птицы, Пардальян углядел чей-то силуэт и сообразил, что нападавший побежал за экипажем.

— Надо браться за дело! — вздохнул ветеран и бросился вслед за неизвестным, который несся как сумасшедший, стараясь догнать карету.

Через минуту Пардальян настиг злодея и замахнулся, собираясь мощным ударом сбить его с ног.

Но стрелявший, похоже, услышал топот преследователя я ловко увернулся, так что железный кулак Пардальяна-старшего со свистом прорезал воздух.

Тогда Пардальян решительно встал на пути у бегущего, и тот, мгновенно выхватив шпагу, стремительно атаковал старика.

Зазвенели клинки — и противники тут же поняли, что каждый из них достоин другого. Они бились в полном молчании, с трудом различая друг друга во мраке ночи. Ветеран в основном оборонялся, поскольку ему надо было лишь задержать незнакомца, дав экипажу скрыться. Неизвестный же яростно нападал, стремясь как можно быстрее возобновить преследование кареты.

Через несколько секунд таинственный человек внезапно сделал резкий выпад, который должен был уложить врага на месте. Но Пардальян мастерски парировал удар, и шпага неизвестного лишь со скрежетом скользнула вдоль клинка старого вояки.

Незнакомец вновь бросился в атаку и в пылу боя воскликнул:

— Клянусь Пилатом!

— Клянусь Вараввой! — немедленно проорал Пардальян-старший.

Противники замерли и ошеломленно уставились друг на друга.

— Отец! — выдохнул изумленный юноша.

— Сын! — прошептал потрясенный Пардальян.

Ветеран растерялся: ему почему-то захотелось сказать что-нибудь в свое оправдание. Чутье говорило ему, что у сына есть причины на него сердиться.

И поскольку лучшая защита — это нападение, Пардальян немедленно обрушился на Жана. С видом оскорбленной невинности он возмущенно заявил:

— Так-то вы встречаете старика-отца, с которым не виделись столь долго?! Значит, вы пренебрегли моими наставлениями? А ведь клялись, что всегда будете руководствоваться ими! Я советовал вам не вмешиваться в чужие дела, не верить никому — и прежде всего голосу собственного сердца. А вы, как я погляжу, заделались настоящим рыцарем! Носитесь ночами по городу и помогаете незнамо кому. Что и говорить, прекрасное времяпрепровождение…

Учтите: ни денег, ни славы вам эта беготня не принесет! Кроме того, вы, сын мой, рискуете окончить свои дни на виселице. Ибо люди, дитя мое, — те же дикие звери; они ценят отвагу лишь в том случае, если она приносит им выгоду. Вас могут счесть безумцем; приличная публика станет пальцем показывать на шевалье де Пардальяна. Над вами будут насмехаться и твердить: «Вот идет господин де Пардальян; он отважен и самоотвержен, хотя не получает за это ни гроша. Надо запереть его в сумасшедший дом. Ведь если таких чудаков разведется слишком много, они перевернут весь мир с ног на голову!»

Вот что скажут люди, сын мой! Мне горько признать, но они будут правы. Я заканчиваю, мой мальчик, ибо ненавижу долгие речи. Предлагаю вам последовать за мной в некий кабачок. На условный стук там открывают ночью… Итак, пошли?

— Отец, — откликнулся юноша, — ваша речь разрывает мне сердце! Мы с вами стали врагами… Подумайте, я едва не обагрил вашей кровью ту самую шпагу, что вы мне вручили. Если бы это случилось, мне оставалось бы лишь пойти и утопиться в Сене. Господи, сердце разрывается! Лучше бы нам никогда больше не встречаться! Прощайте, прощайте, отец!

Слова Жана были полны такого отчаяния, что ветеран содрогнулся.

— Мальчик мой! Тебе ничто не мешает присоединиться ко мне! Дельце-то неплохое! Сто тысяч ливров я тебе уже обеспечил, а, может, получишь и хорошую должность.

— Прекратите! Прошу вас, прекратите! Неужели вы не видите, как мне тяжело?.. Я не в силах выслушивать такие речи! Прощайте, батюшка!

— Ты оставляешь меня?

— Вы сами толкаете меня на этот шаг! Задумайтесь о том, что сейчас произошло: я поднял руку на родного отца! Господи, какой ужас!

И шевалье бросился прочь, тут же растворившись во мраке. Ветеран зашатался и со стоном плюхнулся на камни мостовой.

— О Боже! Как это могло случиться?! Мой сын отрекся от меня. Мы оказались во враждующих станах… Но раз так — для чего же мне жить?.. Кому нужен немощный инвалид?.. Ведь меня поддерживала лишь надежда, что он выбьется в люди, будет доблестным воином… прославится на полях сражений… Я мечтал умереть на его руках… А теперь? Все кончено…

И по загорелым щекам старого забияки заструились горькие слезы, блестящими капельками повисая на жестких усах.

Но в этот миг ветеран почувствовал, что сильные руки сжали его в объятиях и подняли на ноги: перед стариком снова стоял его сын.

— Не плачьте, батюшка! Я вас не покину!

— Клянусь всеми дьяволами ада! — прогремел как встарь голос отважного бродяги. — Поцелуемся же, мальчик мой! Дай мне посмотреть на тебя! Тут, правда, не слишком светло, но я ведь вижу в темноте как филин… Черт возьми, а ты изменился: возмужал, окреп… Думаю, теперь ты осилишь кого угодно… А рука! А удар! Я и сам недурно фехтую, но с тобой бы драться не хотел… «Клянусь Пилатом!» — я тотчас сообразил, с кем столкнула меня судьба! Ну, пошли!

— Да, уйдем отсюда, батюшка. Отправимся ко мне.

— На постоялый двор «У ворожеи»?

— Естественно.

— А вот туда-то нам и нельзя. Это для тебя теперь не жилье, а натуральный капкан…

— Вы так считаете, батюшка?

— Будь уверен! И близко к «Ворожее» не подходи! Есть один такой Гиталан, который спит и видит сцапать тебя и запереть покрепче. Так что шагай-ка со мной.

Шевалье не стал спорить, и двадцать минут спустя отец с сыном устроились в харчевне «Молот и наковальня», приютившейся в переулке Монторгей. Для некоторых посетителей этот кабачок гостеприимно распахивал свои двери даже ночью, несмотря на многочисленные запреты, объявленные в королевских эдиктах, и на частые рейды патрулей. В маленьком зальце второго этажа им подали простой ужин.