Андреевское братство - Звягинцев Василий Дмитриевич - Страница 59

И обо многом мы успели переговорить за последнюю неделю. Андрей по своему психотипу относился к людям, которым необходим собеседник или даже просто слушатель, способный понимать извилистый ход их мыслей. Например – о истинной сущности Артура. К примеру, нам обоим хотелось понять, о чем все время он так напряженно думает? Неужели же только и по-прежнему о своем пресловутом праве на смерть. Неужели совсем не трогает его красота окружающего мира, прекрасный миг такой короткой, единственной человеческой жизни? Вот это все – прозрачная на десятки метров вглубь вода, жемчужные облака на зеленовато-розовом закатном небе, ощущение ласкающего обожженную солнцем кожу соленого ветра, предвкушение ужина с неторопливой дружеской беседой под ледяное шампанское и густой бенедектинский ликер с гедасским кофе, таким крепким, что каждый глоток нужно запивать пузырящейся минеральной водой... Неужели для него все это – по-прежнему лишь тоска и мерзость убогой больничной палаты?

Еще Новиков часто – о чем бы мы ни говорили вначале – легко и непринужденно переводил беседу на темы моего земного и космического прошлого, и я не раз ловил себя на ощущении, что идет обыкновенный, пусть и крайне деликатный допрос.

Но куда важнее оказалось то, что совершенно неожиданно мое пристрастие к одиноким ночным бдениям сыграло еще и чисто медицинскую роль.

Одним из проявлений развившегося у Аллы невроза, наряду с многими другими неприятными симптомами, была поначалу удивившая меня, а потом заставившая всерьез страдать острая неприязнь к так называемой личной жизни.

Уютные, но тесноватые каюты «Призрака» вообще не слишком располагали к любовным утехам. Какая может быть раскованность и «мексиканская страсть», если и одному человеку там едва хватает свободного места, чтобы раздеться, не цепляясь плечами и локтями за шкафы и переборки (особенно при моих-то габаритах), а второму при этом пришлось бы ждать в коридоре или забираться на стол. Койка же с высоким бортиком удобна лишь тем, что из нее не вывалишься в любую качку. О звукоизоляции я вообще не говорю.

А у Аллы как раз образовался сдвоенный синдром: клаустрофобия плюс страх того, что с ней чуть не случилось в бункере. Вот и как отрезало – малейшая попытка хотя бы как следует ее обнять вызывала чуть ли не истерику.

А мне-то, при курортной обстановке и обилии постоянно мелькающих перед глазами прелестных женщин, каково было терпеть принудительный целибат?

Не знаю, чем бы все это закончилось, если бы однажды, после особенно удавшегося ужина, с фортепьянным концертом Ирины и песнями Андрея под гитару и, разумеется, с достаточным количеством шампанского она не вышла проветриться ко мне на мостик, когда все остальные (я надеюсь) крепко спали.

И без специальных стимуляторов воображения ночь была чудесна – мало что просто звезды. Южный Крест на черном бархате, фосфоресцирующие блики на воде, так еще и залповые звездопады, словно лично нам адресованный салют. Ну а когда в голове вдобавок звенит коллекционный «Брют» – о чем тут еще можно говорить...

Алла была в шелестящем под легким ветром прозрачном шафрановом сари, и если бы не выгоревшие до белизны волосы, вполне сошла бы за... как там называются в индуистском пантеоне богини красоты и секса – апсары, кажется?

В общем, я не удержался, обнял ее и ощутил, что именно сейчас она не собирается сопротивляться.

Вот только где? Рядом трап в кают-компанию, но если вдруг снова стены и низкий потолок вызовут прежний ужас? И тут меня осенило!

Рядом затянутый чистейшим белым тентом вельбот. Чем не царское ложе? Я перебросил вперед тумблер автопилота и подхватил Аллу на руки.

Не так уж просто и легко смотать с неподвижно лежащей навзничь женщины семь метров ткани, зато потом... Под сари на ней не было больше ничего. Похоже, она все таки боролась с собой, потому что даже при свете одних только звезд я увидел ее закушенную губу, сжатые страхом веки. И первый ее стон был отнюдь не стоном наслаждения.

Но все-таки она прорвала черную завесу меланхолии, или уж как там называется ее болезнь. Возможно, именно такая встряска давно ей была нужна, а не прописанные Ириной транквилизаторы.

Какое-то время Алла оставалась словно в полусне, безвольная и пассивная. Мне даже показалось, будто это вообще не она, а девушка викторианской эпохи, покоряющаяся неизбежному с ужасом и отвращением, не знающая даже понаслышке, как полагается вести себя в постели. А раньше все бывало наоборот, и если только удавалось ее «соблазнить», безудержность и темперамент Аллы приводили меня в изумление.

Я не силен в психиатрии, однако думаю, что импульсы вегетативной системы в какой-то миг сломали блок сознания (а может, наоборот, подсознания) и это выглядело как взрыв!

Мне даже стало как-то жутко. Почти что сцена из готического ментофильма. Вот только что со мною был почти что манекен, и вдруг она очнулась! Вцепилась мне в плечи острыми ногтями, все тело резко напряглось и изогнулось, между раскрывшимися губами блеснули зубы, а из горла вырвался низкий и хриплый вскрик. Мне кажется, она не видела меня, а может, даже и не понимала, где она сейчас и с кем. Ее тело все вспомнило само и стало жить сугубо автономно. По-моему, я весь тогда покрылся гусиной кожей, и стало мне совсем не до наслаждений. И это тоже оказалось к лучшему – она успела получить все, в чем сейчас нуждалась, и даже более того.

Она пришла в себя, поджала ноги, села, опершись спиной о борт вельбота. За время наших упражнений тент вытянулся и стал похожим на гамак.

Алла провела ладонью по влажному от пота лицу и улыбнулась, чего я так давно не видел. Не выпуская мою руку, прошептала, чуть задыхаясь:

– Знаешь, милый, мне кажется, что я все это время смотрела словно сквозь запотевшие очки. Или была по-черному пьяна. А сейчас все вдруг прошло. Одномоментно. Разве так бывает?

– Наверное, – ответил я. Нащупал шорты с пачкой сигарет, подумал отстраненно, что многовато стал курить, щелкнул зажигалкой, веря и не веря, что в самом деле все прошло, и Алла выздоровела окончательно.

Она привстала на колени, наклонилась надо мной, похожая на статую из храма Каджурахо осиной талией и крутым овалом бедер, коснулась упруго качнувшейся грудью моей щеки.