Потерянный дом, или Разговоры с милордом - Житинский Александр Николаевич - Страница 102

– Какие могут быть возражения...

– Вы думаете, так просто будет собрать на дежурство членов дружины? – возразил Файнштейн. – На работе нас обязывает начальство.

– А здесь – совесть! – воскликнула Светозара Петровна, на что Файнштейн только страдальчески поморщился.

– А пустующие квартиры немедля сдать под охрану милиции. Поставить сигнализацию – и все дела, – генерал сел.

Собрание оживилось. Предложения генерала показались простыми и разумными, а главное – возвращали кооператив к единению, к незабываемым майским дням сплоченности и доверия. Тут же стали обсуждать: кто и как будет дежурить, все ли члены кооператива должны быть членами ДНД или же только мужчины, какова периодичность дежурств, часы и тому подобное. Ответственность за создание дружины возложили на начальников групп взаимопомощи каждого подъезда. Настроение собрания поднялось. Забрезжил выход.

– Алкашей будем принимать? – спросила Малинина.

– Вот еще!

– А что они – не люди? – обиделась Вера.

– Мы с ними бороться будем, – объяснила Светозара Петровна.

– И они тоже будут. С собой будут бороться. Вы не знаете! Алкаши ужасно с собою борются, только в одиночку. Ответственность возрастет, – серьезно убеждала Вера.

Решили дружно – препятствий алкоголикам при записи в дружину не чинить.

Рыскаль подвел итоги заседания. Во время дебатов он отмалчивался, будто размышлял о чем-то. Наконец, выслушав всех и не вставая со своего председательского места под портретом Дзержинского, майор начал негромко:

– Я вот тут думал, товарищи... Последний месяц тяжелый был. Не налаживается у нас коммунистический быт. Огорчительно. Все ждем, когда на тарелочке поднесут. А надо самим строить. Товарищ генерал справедливо указал. Поймите меня правильно: я власть не хочу применять. И постовых в каждом подъезде могу вернуть, это не проблема, учитывая наше положение... Но хочется-то – без постовых! – воскликнул вдруг Рыскаль с такой болью, что присутствующие потупили глаза. Не ожидали от майора эмоций: всегда он был ровен и спокоен. Видно, сильно его допекли обстоятельства и горькие думы. – Дружина – это хорошо. Мы ее создадим. Но не только в надзоре дело. Я думал: устроим маленькую показательную ячейку. Как можно жить. Чтобы другие видели... Ан нет. Не получается. Снова попрятались в свои ракушки...

– Я же говорю, нужно чаще встречаться, – сказала Ментихина.

– Собраниями не поможешь... – вздохнул Рыскаль.

– Что же вы предлагаете, Игорь Сергеевич? – спросил Файнштейн.

– Если б я знал... Понимаете, я в деревне вырос. Семья большая. Все друг про друга известно: кто синяк набил, у кого штаны прохудились, кому мамка выволочку сделала... И про другие семьи всем известно, про соседские, потому что все на виду. А на виду жить лучше стараешься. Стыдно перед другими... Или вот в коммуналке, помнишь, Клава?..

– Я так вас понял, что вы хотите, чтоб весь наш дом был одной большой коммунальной квартирой? – опять спросил Файнштейн.

– Коммуналка – ведь она от слова «коммуна», – сказал Рыскаль.

– Простите. Всем известно, что партией и правительством взят курс на обеспечение трудящихся отдельными квартирами, – возразил Файнштейн.

– Курс-то взят... – снова вздохнул Рыскаль.

– Я не понимаю, – развел руками Файнштейн.

Вот на этой недоумевающей ноте заседание и закончилось. Разошлись тихо, каждый про себя обдумывая зароненную майором озабоченность. В самом деле, и так плохо, и сяк. Залезли в отдельные квартиры, знать ничего не хотим о ближних – какой же это коммунизм? Но неужто лучше коммуналка с постоянной нервотрепкой и неугасающим стыдом оттого, что приходится интимные стороны жизни выставлять напоказ? Куда податься?..

Тем не менее, запись в дружину провели организованно и дружно. Возглавил дружинников богатырь Вероятнов, которому это было зачтено как партийное поручение на заводе, где он работал. (Об этом позаботился Рыскаль.) Не мешкая, решили провести первый противоалкогольный рейд, причем решение это и дату рейда Правление держало в строжайшей тайне, дабы застать нарушителей врасплох.

Григорий Степанович принимал в подготовке к рейду живейшее участие, так что баснописец Бурлыко предложил даже в шутку назвать дружину именем генерала Николаи. Рыскаль воспринял серьезно.

– Посоветуюсь в Управлении. Поскольку вы – Герой, могут разрешить.

– Оставьте, Игорь Сергеевич! – рассердился генерал.

К назначенному дню инженер Карапетян при помощи дворников обновил гирлянду освещения в щели, куда выходили двери парадных: заменил перегоревшие лампочки, над каждым подъездом установил мощные ртутные светильники. Вечерами щель светилась, как раскаленная добела проволока.

В двадцать один час в штабе собрались дружинники с красными повязками на рукавах. Все были сосредоточены, переговаривались вполголоса. Саша Соболевский мерцал фотовспышкой. Было нервно.

Рыскаль позвонил в медвытрезвитель и вызвал фургон.

– Начнем, товарищи, – сказал он, положив трубку и обведя собравшихся строгим взглядом.

Группы одна за другой принялись покидать штаб. Разработанный Рыскалем план состоял в следующем: сначала прочесать все лестничные марши и площадки от первого этажа до последнего, потом приступить к досмотру подозрительных квартир.

В штабе у телефона остались дежурить Светозар Петрович и генерал Николаи. Клава и обе дочери Рыскалей кипятили чай и готовили перевязочные средства.

...Потом уже, работая над спецвыпуском «Воздухоплавателя», баснописец Бурлыко пустит очередную шутку, назвав эту ночь «Варфоломеевской», но тогда было не до шуток. Отряды дружинников, бесшумно проскользнув по щели к дверям подъездов, устремлялись на верхние этажи, обшаривая кулуары площадок и закутки у мусоропроводов. Попутно специальные разведчики-слухачи, приникая ушами к дверям, прослушивали, не раздаются ли из квартир подозрительные шумы: ругань, крики, звяканье бутылок. При обнаружении оных дверь помечали мелом, однако пока в квартиры не входили. Работали на площадках. Зазевавшихся алкашей, распивающих парами и на троих свои бормотушные бутылки, брали быстро и бесшумно. Как правило, алкоголики располагались у мусоропроводов, поставив бутылку на крышку люка. Их моментально сталкивали в лифт и спускали на первый этаж, где они попадали в руки дворников, поддержанных Бурлыко, Завадовским и гигантом Вероятновым. Точно карающая молния, прорезала темноту фотовспышка в руках Соболевского, и ослепленные ею алкоголики попадали в щель, где на них наваливался мертвенно-синеватый свет ртутных ламп. Конвоируемые, а иногда и ускоряемые дружинниками, несчастные следовали быстрой пробежкой к выходу на Подобедову, где их, урча мотором, ждал фургон «Спецмедслужба» с гостеприимно распахнутой задней дверцей. Не замедляя скорости, чему способствовали три сержанта милиции, нарушители порядка влетали туда, как в черную дыру, и исчезали из глаз. Тем, кто не мог двигаться исправно, помогали это делать. Фургон постепенно наполнялся пьяными слезами, криками и угрозами.

Кроме распивающих на площадках, хватали так называемых «гонцов», устремлявшихся из квартир за бутылками, случалось, в одной рубашке на голое тело, и сжимавших в кулаке мятые рубли, а также возвращавшихся обратно с добычей, найденной поблизости у водителей такси. Квартира тут же помечалась мелом, а «гонцы» пополняли компанию в фургоне.

Курящих на лестницах кооператоров и их гостей сортировали: смирных отцов семейств, оберегающих свои квартиры от табачного дыма, вежливо направляли домой, людей же из пьяных компаний отводили в штаб для последующего разбирательства, если они вели себя тихо. Буйствующих ждал фургон; квартира, естественно, помечалась.

Не обходилось без конфликтов: то тут, то там на лестничных площадках слышалась глухая возня с отзвуками мата, дрожали перила, гремели дверцы лифта, сотрясаемые борющимися в них телами. Вскоре полоска ущелья, выметенная метлою Храброва, обагрилась кровью – кому-то разбили нос. Тропка алых капель на сером асфальте уводила к фургону. В штабе Клава обрабатывала перекисью водорода Валентина Борисовича Завадовского, получившего ссадину при падении с крыльца.