Скорость, маневр, огонь - Иванов Анатолий Степанович - Страница 24

Вася Панфилов и Саша Алексеев приуныли.

– Полевой монастырь хотят устроить, – ворчал Панфилов.

– А может меня завтра собьют, а я хочу с ней, как с сестрой, поговорить, – горячился Алексеев.

– Ну, хорошо, пусть будет монастырь. Но почему нельзя к их землянкам подходить? – недоумевал Панфилов. – Может я хочу к мирной жизни прикоснуться чуток.

Итак, у многих из нас оружейниками оказались девушки. Ко мне в экипаж тоже попала Мария Крохина. Среднего роста, бедовая, но серьезная девушка.

Среди ее подруг-оружейниц были Чеканова, Лукина, Бабкина, Мирошниченко. Старательные девчата.

Командир эскадрильи говорил:

– У девушек мало опыта. Им надо помочь, чтобы они не числились в полку, а приносили пользу.

Работа оружейников в авиации сложная и очень ответственная. Пушки тяжелые – едва парни поднимали. Девушки оказывали друг другу помощь, но и вдвоем нести пушку тяжело. Почистят, бывало, еле донесут ее до самолета, поставят на место и принимаются за вторую. Хозяйками боя называли мы своих оружейниц.

Но в боевой обстановке не всегда бывает все гладко. Вот и у меня в экипаже случилось прямо-таки неприятность.

Взлетели двумя парами на выполнение боевой задачи и встретили четверку «мессершмиттов». Я лечу ведущим. Разворачиваюсь и иду в атаку, приблизился к «мессеру», ловлю его в прицел. Ага, есть! Нажимаю на гашетку, а пулеметы молчат. Хорошо, что фашисты боя не приняли и почему-то ушли на свою территорию.

Пришлось возвратиться не солоно хлебавши. Ну и задал же я взбучку Маше Крохиной:

– Ты понимаешь, фашист был у меня, как на блюдечке: нажми на гашетку и» мессершмитту» крышка. А пулеметы не стреляют.

– Я понимаю! – ревет Маша, – но я же этого не хотела…

– Ну, чего ты ревешь? Не получилось? Сама виновата!

А потом стало так жалко девушку, что пришлось ее успокаивать.

Прошло некоторое время, опытные ребята-оружейники вместе с инженером полка научили девчат сложному ремеслу. Маша Крохина и другие девушки стали быстро и качественно готовить оружие.

Наши наземные войска почти полностью оставили Крым. Оставшиеся люди и техника продолжали переправляться через пролив на Таманский полуостров. Авиация противника наносила мощные удары по переправе и хотя истребители не могли по-настоящему противодействовать фашистам, мы все же продолжали мешать бомбометанию, дерзко врывались в боевые порядки бомбардировщиков и сбивали их.

В одном из воздушных боев погиб, мой друг, начавший путь в авиацию с аэроклуба, ленинградец Василий Панфилов. Бой был ожесточенный. Четыре «мессершмитта» непрерывно атаковали Панфилова, но Василий бесстрашно вел лобовые атаки, мастерски маневрировал и снова шел в лобовую.

Вот уже скользнул на крыло и рухнул один фашистский самолет за ним, оставляя черный шлейф дыма, снижаясь потянул на запад – второй. Но, простреленный пушечной очередью, на землю упал со своей машиной и Вася Панфилов.

Через два дня четверка истребителей снова вылетела на прикрытие керченской переправы. Мы прорвались через заслон фашистских истребителей, и немецкие бомбардировщики вынуждены были сбросить бомбы на свои же войска, не долетев до переправы.

Возвращаясь на свой аэродром, я заметил, что с запада появились шесть «мессершмиттов», которые начали строить маневр против нашей группы. Ведущий первой пары старший лейтенант Козлов не видел фашистских истребителей. Я со своим ведомым бросился в атаку. Завязался бой.

Вдруг самолет Козлова задымил и начал падать. Рядом горел «мессершмитт». Козлов выпрыгнул с парашютом, а немец тянул через пролив на свою территорию. Как было ни трудно наблюдать за снижающимся товарищем, но я заметил, где приземлился Козлов. После возвращения из полета доложил об этом командиру полка.

– Разрешите слетать и забрать Козлова. Он приземлился недалеко от станции Запорожской и, может быть ранен.

– Хорошо, – сказал Осипов. – Разрешаю лететь на У-2.

Подлетать к станице надо было осторожно: расположена она на самом берегу Таманского полуострова и через пролив хорошо просматривалась с Керченской стороны.

Станицу немцы все время обстреливали из дальнобойных орудий.

Подлетаю на своем «кукурузнике» к Запорожской, покружился, увидел догорающий самолет Козлова. По дыму определил направление ветра, выбрал возле огорода маленькую площадку и сел. Мотор не выключаю.

– Дядя летчик, – затараторили появившиеся мальчишки, – мы видели, как был подбит наш «ястребок».

– А где же летчик, который выпрыгнул с парашютом?

– Он собрал парашют в комок и пошел в станицу.

До станицы километра два, и я хотел перелететь поближе, но, по привычке задрав голову вверх, увидел, что с запада летит пара «мессершмиттов». Дело ясное. Немцы с берега Керченского полуострова заметили мой самолет.

– Ребята, быстрее разбегайтесь! – кричу мальчишкам.

Испуганной стайкой они метнулись в сторону.

– Ложитесь, чертенята! – ору во все горло и сам бросаюсь в канаву.

«Мессершмитты» заходят и начинают расстреливать мой самолет. А я лежу в нескольких десятках метрах от него. После первой атаки вижу – винт самолета вращается, значит не попали. Три раза заходили фашисты, а У-2 все пыхтит. И снова немцы один за другим атакуют бедную машину, прямо как по сердцу режут.

Шесть атак сделали фашисты по беззащитному, одинокому У-2, а он все продолжает стучать мотором на малых оборотах.

– «Должно быть немцы израсходовали все боеприпасы», – подумал я. Нет, они со злостью прошли над центральной улицей станицы и прошили ее длинными очередями из пушек.

Я выскочил из канавы и побежал к самолету. Как из-под земли вынырнули станичные мальчишки. Меня поразило их бесстрашие. Впрочем, они уже вдоволь насмотрелись на войну.

– А ну, марш по домам! – крикнул я мальчуганам.

– Нет, дядя летчик, мы посмотрим, как самолет взлетает. Вы же полетите?

Осматриваю самолет и в замешательстве чешу затылок: пробит центроплан, в верхнем крыле зияет дыра диаметром в полметра, отбита половина стабилизатора, большое отверстие в фюзеляже, возле кабины.

Оказывается немцы били по моему самолету не только бронебойными, но и фугасными снарядами. В результате мелкими осколками пробиты покрышки колес, и самолет сел на обода.

Я выключил мотор. Что же делать? На таком самолете не улетишь. Пришлось оставить его и пойти с мальчишками в станицу.

– Летчик к вам не заходил? – спрашиваю в первом же доме.

– Был, сердешный, был. Попоила его молочком. Потом он пошел на тот край станицы. Может, и ты молочка попьешь?

– Спасибо, тетенька, – поблагодарил я женщину, – времени у меня в обрез.

– Ну, иди, голубчик.

Пошел дальше искать Козлова. Минут через двадцать нашел: сидит бедолага с хозяевами за столом, обедает. Вид у него расстроенный и уставший.

Поздоровались мы, поговорили. Вкратце поведали друг другу о своих злоключениях. Я хорошо понимал состояние Козлова: быть подбитым, потом выброситься с парашютом – дело не из приятных.

– Ладно, отдыхай, а я пойду. Надо что-то делать с самолетом. Немцы могут снова прилететь, чтобы добить его.

Пошел по домам просить помощи. Мужчин в станице мало, одни женщины, старики и дети. Целая куча мальчишек следует сзади. Собрал десятка два женщин.

– Пошли, летчик, мы тебя на руках, куда хочешь донесем! – Смеются казачки.

– А то, может у нас в женихах останешься?

– Девчата у нас хорошие, работящие. Детишками быстро обзаведешься, колхоз дом построит. Выбирай любую! Свадьбу сыграем на всю Кубань! Ну, как, командир, согласен?

– А я вот сейчас в работе проверю, которую из вас можно сватать.

– И то дело.

Приподняли мы с казачками самолет и на ободах перекатили в вишневый сад. Долго тащили его, с шутками-прибаутками. Все-таки два километра.

Мальчишки тут как тут. Замаскировали самолет ветками, лопухов натащили целую гору. С воздуха не обнаружить.

Успокоенный за судьбу самолета, возвращаюсь к Козлову.

– Надо бы сообщить в полк, – говорю ему.