Вождь окасов - Эмар Густав - Страница 81

Перед ним стояла донна Мария в разодранном платье, запачканном кровью и грязью, с лицом, обернутым окровавленными компрессами.

Куртизанка угадала впечатление, произведенное ею на человека, который до сих пор повиновался ее малейшим прихотям; она поняла, что вместе с красотой исчезла и любовь; горькая улыбка сжала ее губы.

– Я вас пугаю, дон Панчо! – сказала она медленно невыразимо печальным тоном.

– Сеньора! – с живостью вскричал Бустаменте.

– Не унижайтесь до лжи, недостойной вас и меня, – перебила донна Мария. – Что в этом удивительного? Всегда так бывает!

– Сеньора, поверьте...

– Вы не любите меня более, говорю я вам, дон Панчо; теперь я стала безобразна... впрочем, разве я не всем пожертвовала ради вас? У меня оставалась только моя красота, и я отдала вам ее с радостью.

– Я не буду отвечать на упреки, которые вы делаете мне; я надеюсь доказать моими поступками, что...

– Генерал! – запальчиво перебила Мария. – Оставим эти пошлости, которым не верим мы оба... Если любовь уже не может соединять нас, так пусть хоть ненависть поддержит связь между нами... у нас один общий враг.

– Дон Тадео! – вскричал Бустаменте с гневом.

– Да, дон Тадео, тот, который несколько дней тому назад осыпал нас такими унижениями.

– Но я теперь свободен! – вскричал Бустаменте страшным голосом.

– И этим обязаны мне, – сказала донна Мария значительно, – потому что все ваши подлые сообщники вас оставили.

– Да, это правда; вы одни остались мне верны.

– Таковы все женщины! Они не понимают никаких побочных чувств, стремятся ко всему прямой дорогой; они любят или ненавидят; но довольно об этом; вам надо поспешить воспользоваться вашей свободой; вы знаете искусство и холодную храбрость вашего врага. Если вы дадите ему время, он в несколько дней сделается колоссом и станет на крепком гранитном пьедестале, которого вы не в состоянии будете опрокинуть.

– Да, – прошептал Бустаменте, как бы говоря сам с собой, – я это знаю, я это чувствую! Медлить – значит все потерять! Но что же я должен делать?

– Во-первых, не отчаиваться и наблюдать за всем, что будет происходить здесь. О! – прибавила донна Мария, наклонив голову вперед. – Слышите ли вы этот шум? Может быть, это помощь, которой мы ждем.

В лесу сделалось большое движение: это ароканы брали в плен конвой дона Рамона.

Явился Антинагюэль, ведя за собой человека, которого и Бустаменте, и донна Мария тотчас узнали. Этот человек был дон Рамон Сандиас. Приметив Красавицу, он вздрогнул от ужаса, и если бы Антинагюэль не удержал его, он убежал бы, рискуя быть убитым индейцами.

– Негодяй! – вскричал Бустаменте, сжимая ему горло.

– Остановитесь! – вскричала Красавица, освобождая сенатора, который был ни жив, ни мертв.

– Как? Вы защищаете этого человека? – вскричал Бустаменте вне себя от удивления. – Разве вы не знаете кто он? Не только он недостойно изменил мне вместе со своим сообщником Корнейо, но еще нанес вам эту ужасную рану.

– Я знаю все это, – отвечала донна Мария с улыбкой, которая заставила бедного сенатора задрожать и подумать, что настал его последний час, – но вера наша повелевает забывать и прощать обиды; я забываю все и прощаю дону Рамону Сандиасу; надеюсь, что и вы, дон Панчо, поступите так же как я.

– Но...

– Вы должны сделать тоже, что и я, – перебила донна Мария настойчиво, бросив значительный взгляд на генерала.

Бустаменте понял, что Красавица имела какой-нибудь тайный умысел и поспешил сказать:

– Хорошо, если вы этого желаете, донна Мария, я прощаю как вы; вот вам моя рука, дон Рамон, – прибавил он, протягивая свою руку сенатору.

Дон Рамон решительно не знал, должен ли он верить своим ушам, но на всякий случай с поспешностью схватил протянутую ему руку и пожал ее изо всех сил. Антинагюэль презрительно улыбнулся при странной развязке этой сцены, которой он не понял, несмотря на всю свою проницательность.

– Я вижу, что дело кончилось иначе, нежели я ожидал, – сказал он, – и потому оставляю вас... кажется, бесполезно связывать этого пленника.

– Совершенно бесполезно, – подтвердил дон Панчо. Антинагюэль ушел. Оставшись только с Красавицей и Бустаменте, дон Рамон в порыве признательности бросился к ним и вскричал с энтузиазмом:

– О! Мои спасители!

– Постойте, кабальеро! – вскричал дон Панчо. – Теперь нам надо объясниться.

Сенатор остановился в остолбенении.

– Неужели, дон Рамон, вы полагали, – сказала Красавица, – что такой пошлый плут как вы, может внушить нам малейшую жалость?

– Дело в том, – прибавил Бустаменте, – что нам хотелось одним распоряжаться вами...

– Вы сознаетесь, не правда ли, – продолжала Красавица, – что вы в нашей власти и что если мы захотим убить вас, так это для нас очень легко?

Сенатор был раздавлен.

– Теперь, – прибавил Бустаменте, – отвечайте категорически на все вопросы, которые вам сделают; я должен предупредить вас, что ложь будет стоить вам жизни.

Новый трепет пробежал по членам сенатора. Бустаменте продолжал:

– Как вы очутились здесь?

– О! Очень просто, генерал; на меня напали индейцы.

– Куда вы ехали?

– В Сантьяго.

– Один?

– Нет, черт побери! – вскричал сенатор. – У меня был конвой в пятьдесят всадников... Но, увы! – прибавил он со вздохом. – Этого оказалось недостаточно.

При слове «конвой», Бустаменте и Красавица переглянулись. Дон Панчо продолжал допрос.

– Зачем вы ехали в Сантьяго?

– Затем, что политика мне надоела; я имел намерение удалиться на мою ферму жить в своей семье.

– У вас не было другой цели? – спросил Бустаменте.

– Нет.

– Точно?

– Точно... Ах! Постойте, вспомнил... мне было дано поручение...

– Ну, вот видите!

– О! Боже мой! Я забыл про него, уверяю вас.

– Гм! Какое же это поручение?

– Не знаю.

– Как не знаете?

– Право не знаю; мне дали депешу.

– Покажите ее мне...

– Вот она!

Бустаменте схватил депешу, сорвал печать и быстро пробежал бумагу глазами.

– Ба! – сказал он, комкая ее между сжатыми пальцами. – В этой депеше нет никакого смысла, она вроде тех, которые поручаются людям вашего сорта.

Сенатор притворился, будто принимает эту фразу за комплемент.

– Я сам тоже думал, – сказал он с улыбкой, которая имела притязание быть приятной, но страх, искрививший его черты, делал из нее отвратительную гримасу.

Услышав нелепый ответ дона Рамона, Бустаменте не мог удержаться и громко расхохотался; сенатор поспешил принять участие в смехе генерала, сам не зная почему. Донна Мария прекратила эту веселость, заговорив:

– Дон Панчо, ступайте к Антинагюэлю; необходимо, чтобы завтра на рассвете он потребовал свидания у авантюристов, которые засели как совы на вершине скалы.

– Но если он откажет? – заметил удивленный Бустаменте.

– Он должен согласиться; постарайтесь его убедить.

– Попробую.

– Надо успеть во что бы то ни стало.

– Я успею, если вы требуете.

– Во время вашего отсутствия я поговорю с этим человеком.

– Говорите, я уйду.

Трудно сказать к чему прибегнул Бустаменте для того, чтобы заставить токи повести переговоры с осужденными; но дело кончилось тем, что он успел в своем предприятии.

Когда он возвратился к донне Марии, разговор ее с сенатором уже был кончен. Генерал услышал только как она сказала сардоническим голосом:

– Устройте же все это как можете, любезный дон Рамон; если вы не сумеете, я отдам вас индейцам, и они сожгут вас живого.

– Гм! – прошептал дон Рамон с испугом. – Если они узнают, что это сделал я, что тогда будет со мной.

– Вы будете сожжены.

– Черт побери! Черт побери! Перспектива не совсем приятная; неужели вы не можете дать это поручение кому-нибудь другому?

Донна Мария лукаво улыбнулась и сказала:

– Успокойтесь, я буду вашей сообщницей; я вам помогу.

– О! Когда так, – сказал сенатор с радостью, – я заранее уверен в успехе.