Гадание при свечах - Берсенева Анна - Страница 55

– Надолго приехал, Леша? – спросила Наташа, когда они сели за широкий стол посередине комнаты и она разложила по тарелкам дымящееся мясо.

– На неделю, не больше. Посмотрю аэродром, в Красноярск слетаю, встречусь кое с кем.

– На неделю всего, и то еще в Красноярск… – протянула она. – Чего ж мало так?

– Наталья, – сказал он, стараясь говорить как можно мягче и убедительнее, – ведь я не к тебе приехал, сколько уже объяснял. Не надо мне всего этого, понимаешь? Ты хорошая, готовишь, стараешься, чтобы я к тебе приезжал, а мне вот не надо… Ну что я поделаю?

– Ничего, – вздохнула она. – Водки выпьешь? А то у меня самогон есть, свежий тоже, бабка Андреевна вчера гнала.

– И самогон у тебя свежий, – невольно улыбнулся Алексей. – Выходила бы ты замуж, Наташа, ей-богу!

Водку он достал из сумки свою, кристалловскую «Столичную». Он не любил самогон, хотя пито его было здесь перепито за долгие годы. Наташа смотрела на него, подперев подбородок округлой рукой.

Ей было немного за тридцать, и хотя в ней, конечно, уже чувствовалась огрубелость, обычная для деревенской женщины этих лет, все же она была красива. Лицо у нее тоже было округлое, румяное, нос задорно вздернут, как у девчонки. А рот – наоборот «взрослый», красиво очерченный, с полными чувственными губами, которые всегда были призывно приоткрыты.

Наташа знала, что губы у нее красивые, и всегда тщательно их красила. Правда, у нее была какая-то отвратительная ярко-красная помада с запахом мужского одеколона, но она этого не замечала. Однажды Алексей не выдержал и привез ей из Парижа диоровскую помаду – нежно-коралловую, пахнущую какими-то странными цветами. Это так потрясло Наташу, что она заплакала, – и ему тут же стало стыдно.

Он часто «не выдерживал» с нею, и всегда злился на себя за это. Потому и хотел, чтобы она сама ушла наконец. А она понимала, что прогнать он ее не прогонит – и не уходила.

– Спасибо, Наташа, – сказал Алексей, вставая из-за стола. – Ты шла бы, правда. Устал я как собака, подремлю часок. Иди домой, а?

Ничего не ответив, Наташа принялась убирать посуду, а Алексей пошел в спальню, снял свитер и, не стеля, растянулся на кровати. Он действительно устал, сказал это не ради ее ухода. И действительно приехал ненадолго, а успеть должен был многое. Надо было, чтобы к тому времени, как сойдет снег, все было наконец готово для новой взлетной полосы. Как назло, и сердце разболелось. В Красноярске, пересаживясь в свой самолет, чтобы лететь в Бор, он бросил под язык валидол.

Разговоры о том, что надо бы перестроить аэродром на берегу Енисея, чтобы он мог принимать грузовые самолеты, Шеметов помнил столько, сколько помнил себя в Сибири. Кажется, это было даже включено в план какой-то из пятилеток, но тем дело и кончилось.

И вот теперь, когда он занялся этим наконец, потому что отсутствие хорошего аэродрома стало сказываться на всей его работе, в особенности на строительстве, Шеметов с удивлением обнаружил, что на самом деле никто всерьез и не собирался ничего строить. Многолетние разговоры об аэродроме напоминали мечтания Манилова о доме с бельведером, и всех это устраивало.

Как обычно в таких случаях, Шеметов рассердился на весь этот неторопливый бардак и решил, что доведет дело до конца ровно до следующей зимы – в придачу ко всем другим делам, которых у него и без того было достаточно. Для этого и прилетел он в Бор, пока снег еще не сошел, для этого и собирался в Красноярск. И перед всем этим должен был хоть немного отдохнуть, потому что не с курорта приехал.

Он закрыл глаза – и тут же подумал о девушке Марине, так неожиданно свалившейся на него несколько дней назад.

Конечно, Алексей не узнал ее голоса и вообще не понял, кто это, когда она позвонила ему ночью. Он действительно был пьян, но этого нельзя было показывать окружающим, потому что он сидел в тот момент в клубном казино, а правила там были строгие.

Звонок отвлек его, как раз когда выигрыш сменился проигрышем. Это будоражило нервы и даже разгоняло хмель – то есть происходило то, за что он и любил рулетку.

Женский голос в трубке пытался напомнить о какой-то недавней встрече, но Алексей совершенно не понимал, о чем идет речь. Все силы его ушли на то, чтобы выглядеть трезвым и выигрывать.

Да и вообще он радовался, что внешний мир хотя бы ненадолго ограничивается рулеточным кругом. В конце концов, зачем вникать во все остальное сейчас? Будет завтрашний день, жизнь снова навалится на него множеством дел и проблем, тогда он и поговорит, в числе прочего, с этой девушкой.

Примерно так он и сказал ей и собирался уже отключиться от разговора – как вдруг, краем сознания, по голосу ее понял, что у нее что-то случилось. И если она звонит ему среди ночи, значит, случилось что-то серьезное? И какая, в таком случае, разница, кто она вообще и откуда знает его телефон?

Толя играл за соседним столом в «Блэк Джек» и, кажется, выигрывал. Но Толя был парень спокойный, рассудительный, и Алексей знал, что он не станет слишком переживать из-за того, что его отвлекли от игры, даже самой удачной.

И только когда наутро, уже в офисе у Никитских, Толя описал ему девушку, которую ночью отвез на Патриаршие, Алексей вспомнил, кто же это такая.

Время было уже не раннее, и он тут же набрал знакомый номер, но телефон молчал. Может быть, она просто спала, но Шеметов все же встревожился. И через час она не ответила, и через два часа…

В половине первого он поехал на Патриаршие сам и, не дозвонившись в дверь, открыл ее своим ключом.

Алексей почувствовал Наташино теплое дыхание на своей груди и открыл глаза. Она уже успела снять блузку и лежала рядом в одной юбке, прижимаясь к нему голой грудью и целуя его куда-то под подбородок.

– Леш, правда ведь соскучилась, – жарко шепнула она, заглядывая снизу ему в глаза. – Ну что тебе стоит, а?

Вот это и было то, что он называл «не выдерживать» и за что всегда бывал потом зол на себя. Если бы Наталья просто хотела его, для удовольствия своего сбитого тела, – он делал бы то, что она хотела, тут же забывая об этом и ни в чем себя не упрекая.

Но он видел, что она относится к нему иначе, и знал, что на это ничем ответить ей не может. Оттого и был стыд, и злость на себя – как тогда, с этой французской помадой.

Но не отбиваться же ему было от нее, когда она расстегивала ему брюки и одновременно стягивала с себя юбку…

Давно уже прошло то время, когда страсть могла захлестнуть Алексея, заставить его забыть обо всем в женских объятиях. Но мужской силы он ведь не утратил – даже наоборот, пожалуй, приобрел уменье, которого не было в молодости. А Наталья возбуждала его несдержанностью своих ласк, своей готовностью принадлежать ему безоглядно.

Она не была особенно чутка, но зато была податлива – это вполне сочеталось в ней, в ее налитом теле, и Алексей каждый раз поддавался на ее податливость…

И сейчас тоже: он обнял ее, подтянул повыше, чтобы поцеловать, – и тут же сжал ее грудь, и услышал, как она счастливо застонала от прикосновения, которое ему самому казалось грубым.

Он действительно устал, каждым мускулом своим устал, к тому же сердце все еще ныло. И поэтому, перевернувшись на спину, он подтолкнул ее на себя. Но Наталье и это нравилось: она тут же оказалась сверху, села на него, откинувшись назад, и все ее тело задвигалось, изгибаясь и ловя в себя его плоть. Она упиралась руками в его бедра, движения ее были плавными, все убыстряющимися. Алексей чувствовал, что весь он тянется вверх – в нее, что ему приятны ее мерно-страстные движения, и он сам начинает двигаться вместе с нею, торопя собственное наслаждение.

А Наталья не торопила себя: губы ее были полуоткрыты и вздрагивали, из них то и дело вырывались короткие хриплые стоны.

– Еще, ох, еще!.. – просила она. – Ох, погоди, Лешенька, счас кончу, погоди!..

На мгновение, перед тем как вся его сила рванулась изнутри, в нее, Алексею показалось, что он и торопит себя, чтобы не слышать этих слов, не видеть ее распускающихся губ и следов от бретелек лифчика на округлых вздрагивающих плечах…