Обыкновенная прогулка - Корепанов Алексей Яковлевич - Страница 11

Навсегда затерялась в марсианских пустынях Аэлита, в сонных водах океана исчезла Бегущая по волнам, угасла Летящая звезда Барнарда и прекрасная Юдифь равнодушно попирала голову врага. Все было понятно и совершенно определенно – и все-таки, черт возьми, неужели прошло время Аэлит?!

Он вновь вышел к дороге и, поколебавшись, направился назад, к дому.

До самого вечера он колол дрова, весело и бездумно взмахивая топором, потом поужинал с немногословной бабкой Шурой и лег спать. За окном еле слышно нашептывал вечерние сказки мелкий дождь, из клуба доносилась музыка и негромко стучал будильник на столе.

Когда он проснулся ночью, дождь и музыка уже стихли, и только будильник торопливо отсчитывал время, отсчитывал машинально и размеренно, непонятно для кого и зачем. Он сидел, обхватив колени руками, сидел в полной темноте и продолжал любоваться прекрасным лицом. Потом лицо исчезло, и он понял, что оно приснилось ему. И поняв это, он вспомнил сон, вернее, не сон, а тот его обрывок, который только и в состоянии удержать память – ведь все остальное обязательно забывается при пробуждении.

Обрывок сна был отчетлив и ясен. Ему только что снилось прекрасное женское лицо, похожее на лицо Юдифи, каким изобразил его великий Джорджоне. Он вспомнил слова, которые шепнула Юдифь.

«Я – Летящая звезда Барнарда».

Он сидел в темноте и грустно улыбался. Он знал, что она могла произнести и другое имя. Аэлита. Или Бегущая по волнам. Во сне ведь все возможно. Во сне мы приобщаемся к лоскуткам какой-то иной реальности, которая только в них и способна проявить себя, чтобы исчезнуть утром. Он грустно улыбался и смотрел в темноту.

Утро оказалось таким же серым, как и предыдущее, оно медленно вползло в комнату, вытеснив темноту, и небо еще плотнее прижалось к земле, словно стремясь растворить ее в своей серости. Он попрощался с бабкой Шурой и открыл дверцу автомобиля. Мотор радостно взревел, потом закурлыкал тихо и удовлетворенно.

Он уезжал без сожаления.

Он смотрел только на дорогу, на коричневую жижу, которую расталкивали колеса его «Москвича». Он больше не хотел видеть далекую полосу леса, не хотел видеть неуютные голые поля и заляпанные грязью колхозные грузовики. Правда, впереди не ждало ничего обнадеживающего, но город есть город: он сразу одурманит наркозом своих улиц и кинотеатров, опутает сетями телефонных звонков, привяжет к себе тысячами глаз, заворожит случайной встречей в трамвае, когда лицом к лицу в тесноте на задней площадке и некуда деться, утопит в безмятежных сумерках, расцвеченных огнями реклам. Город предложит себя как лекарство, пусть чуточку горькое, но верное. Город есть горел, хотя иногда от него приходится убегать.

Тряская проселочная дорога доползла, наконец, до шоссе. Он выехал на мокрый асфальт и с облегчением прибавил скорость.

И тут же убедился, что поспешил. Потому что прямо перед разогнавшимся автомобилем стояла та самая, похожая на Юдифь, какой она была в представлении великого итальянца, та самая, что прошептала ночью несколько удивительных слов.

Он успел затормозить и резко вывернуть руль. Машина заскользила к обочине, нырнула в кювет. Он больно ударился грудью и на несколько мгновений потерял сознание.

Когда он открыл глаза, та, что называла себя Летящей звездой, неподвижно стояла на пустынной дороге в позе Юдифи: голова слегка склонена к плечу, глаза опущены к мокрому асфальту.

Он вышел под дождь и огляделся. Поля, поля, пустынное шоссе и низкие тучи. И она. Стояла в позе Юдифи в белом одеянии, скрывавшем фигуру, и только лицо отчетливо выделялось в белом облаке, таком странном в сером свете пугливого утра.

В груди болело. Он уперся руками в мокрый вишневый капот.

– Ну и что?

Он не ждал ответа – ведь Летящие звезды не разговаривают с людьми.

– Я ищу Эльзору, – ответила она. Ответила, словно пропела три слова из неведомой песни.

– Зачем?

Он с сожалением подумал, что сейчас она исчезнет и придется ехать дальше, к надежному наркозу города.

– Я очень давно ищу Эльзору, – зазвучала печальная музыка, складываясь в сознании в слова. – Очень давно. Все должны найти Эльзору. Где она?

– Эльзора... Наверное, там же, где Эльдорадо. Даже названия похожи.

– Не понимаю... Не понимаю, – пело белое облако с ошеломляюще человеческим лицом. – Я сбилась с пути и очень давно ищу Эльзору. Где она?

Он подумал с тоской, внезапно резанувшей по сердцу, что задремал за рулем и надо как можно быстрее затормозить. Пока не случилась беда...

– Я не знаю, – устало ответил он.

А облако пело и пело о долгих скитаниях, о холоде космоса и теплом дыхании далеких планет. О том, как тяжело и грустно искать, искать непрерывно и долго, искать и не находить. О том, что нужно искать. Что нужно, обязательно нужно найти, найти, найти...

Он слушал и думал, что когда-то она уже была здесь и пела великому итальянцу о неведомой Эльзоре и тот тоже не смог ничего ответить.

Голос пел о безмерных пространствах и временах, о безднах бездонных и пустынной пустоте – и летели, летели в серое утро красные лепестки, порхали из белого облака, падали на асфальт и таяли...

Найти, найти, найти... Найти, преодолев бездонные бездны и пустынную пустоту. Найти.

Лепесток упал возле него. Он вздохнул и спросил, бросил в серое утро безнадежные слова, остро ощущая всю неисчерпаемую их безнадежность, нагнулся и поднял лепесток.

– Ты – Летящая звезда?

Он спросил, и поднял лепесток, и на миг отвел глаза от той, что являлась когда-то Джорджоне.

Потом еще раз обвел взглядом поля и тихое шоссе и вновь вздохнул. На дороге не было никого, а пальцы сжимали обыкновенную травинку.

Было серое пустынное небо, было мокрое пустынное шоссе и была невзрачная травинка, выросшая здесь одним забытым весенним утром.

– Ты – Летящая звезда? – шепнул он и прислушался.

С неба деловито сеял обычный дождь – и он открыл дверцу, чтобы продолжить путь.

Марсианские пески погребли Аэлиту, в морских глубинах покоилась Бегущая по волнам и не было в бесконечном небе никакой Летящей звезды...

И все-таки он обернулся напоследок. Обернулся – и замер. У ног его тлело в мокрой траве красное пламя.

...Он очень долго не сводил глаз с лепестка, боясь, что угаснет огонь, потом подставил лицо под дождь и улыбнулся серому небу.

*

Эдгар поднял голову и улыбнулся безмятежному утреннему небу. Солнце старалось вовсю за себя и за умчавшуюся в космические глубины Немезиду, и не его вина, что не пришло еще время жаркого лета. В общем-то, приближалась зима. Солнце выгнало в парк жизнерадостных молодых мам с разноцветными колясками, веселых юношей в джинсах, куртках, мохнатых шарфах и вязаных спортивных шапочках с надписью «adidas», степенных пенсионеров и тех, кому за тридцать. Зажужжали машинки на аттракционе «Автодром», нехотя закрутилось «чертово колесо», заскрипели качели, из репродукторов понеслась песня о миллионе алых роз, пришла в действие железная дорога с маленьким, но вполне настоящим локомотивом, защелкали выстрелы в тире. Забегали по дорожкам малыши, то и дело падая на мокрый гравий.

Эдгар встал со скамейки, намереваясь проследить дальнейший путь недавнего похмельного соседа. Кстати, Эдгар только кажется несколько... н-ну... пассивным, что ли. Как бы созерцателем. Просто день субботний, соблюдается соответствующая заповедь и Эдгар совершает прогулку.

Обыкновенную прогулку.

Так что не будем по одному только дню судить о личности того, кого мы условились называть Эдгаром. Просто так уж получается, что нам выпало видеть только одну грань. Одно измерение.

Погребок располагался возле парка под фотоателье. Те, кто не желал с утра прогуливаться в парке культуры и отдыха, отдыхали в погребке. Погребок назывался «Погребок» и действительно находился в погребке, являя собой хороший пример единства символа и сущности. А ведь любой из нас без труда может вспомнить не один десяток заведений с названиями типа «Пингвин», «Маяк», «Весна», «Солнце», «Ивушка», «Рассвет», «Ромашка», «Полет» и проч. и проч., суть которых находится в вопиющем несоответствии с каждым из вышеперечисленных названий.