Ворота из слоновой кости - Корепанов Алексей Яковлевич - Страница 44

Не было больше окруженной белой сферой пустоты, а было что-то очень знакомое... Выбитые окна... Мечется свет мощных фонарей, выхватывая из темноты разноцветные картинки, фотографии и надписи на стенах... Реклама, опостылевшая реклама... «Лучшее пиво России»... «Увлекательное турне по сталинским лагерям»... «Надежная защита от кариеса»... «Похудеть – это очень просто»... «Только с нами – в Таиланде, Сингапуре, Непале и Вьетнаме!»... Заляпанные кровью сиденья... Изувеченные тела... Кровь... Кровь... Цветные кружки и линии на разбитом стекле... «Киевск...»... «Кузнецки...»... «Измайл...»... Схема метрополитена! Это же метро! Это же изуродованный взрывом вагон! Он несколько раз видел этот вагон в теленовостях, два года назад, в день Хиросимы... Очередной теракт в столичном метро... У дверей лежит мужчина с залитым кровью лицом. Открытые глаза мужчины глядят в никуда и ничего уже не видят – ни здесь, ни там...

Ему было знакомо лицо мужчины. Это был он сам, Андрей Кононов. Мертвый. Погибший два года назад, в поезде метрополитена, в две тысячи шестом...

Кононов, по-прежнему не чувствуя ни рук, ни ног, судорожно вздохнул – и опять «мигнуло» его сознание – словно кто-то включил и тут же выключил свет.

И вновь – лужи крови и изувеченные мертвые тела... Ступени, ведущие на поверхность, усеяны каменной крошкой, у закопченной стены валяется разодранный баян... Вновь реклама на стенах, знакомая реклама... Это подземный переход на Пушкинской, это опять теракт, только не в две тысячи шестом, а раньше... Окровавленный мужчина лежит у самых ступеней, рядом с чьей-то оторванной рукой (на руке поблескивает обручальное кольцо), – и его остекленевшие глаза смотрят в никуда...

Андрей Николаевич Кононов... вернее – безнадежно мертвое тело Андрея Николаевича Кононова...

Он опять чуть ли не с всхлипом втянул в себя безвкусный воздух инородной сферы. Сколько раз доводилось бывать ему в этом переходе, где неустанно наяривал на видавшем виды баяне одноногий седой неудачник...

Что это? Ему, Кононову, показывают варианты его возможной, как бы уже состоявшейся, безвременной кончины? Или намекают на то, что он, Кононов, иллюзорен... нет его, Кононова, в действительности, а есть персонаж виртуальной игры?

Кто намекает? Кто показывает? Кто напускает на него лживые, напрочь лживые сны?!

Вновь мигнуло...

На этот раз не было ни разрушений, ни крови, ни трупов. А было серое-серое небо, мокрая ядовито-зеленая листва, кладбищенские памятники, обрамленные оградками, и без оградок. На белой табличке, косо вкопанной в оплывший, еще не поросший травой холмик – от руки, черной краской с потеками намалевано: «Кононов А. Н. 23. III. 1968 – 13. VI. 2008».

Он чувствовал, что задыхается.

Он прекрасно помнил, что это за день – тринадцатое июня две тысячи восьмого. Пятница, тринадцатое.

«По собственному желанию» – вывела в его трудовой книжке горбоносая Инга, кадровичка агентства «Вега». И поставила дату: «13.06. 2008». Расписалась, приложила печать – и вручила трудовую книжку ему, Кононову, экс-охраннику агентства «Вега». Чуть позже, получив расчетные, он отправился на свою окраину и тормознул в летней пивнушке на углу 6-й Студенческой и Воскресенской, поскольку спешить ему было совершенно некуда, и гадко и тоскливо было на душе... А потом к его столику подошел Сулимов.

Он отчетливо представил себе эту пивнушку, и сугробы тополиного пуха вдоль тротуаров, и лишь спустя какое-то время сообразил, что кладбище куда-то исчезло, сменившись той самой столичной окраиной, которую он только что видел мысленным взором. Да, это была почти безлюдная пивнушка на углу 6-й Студенческой и Воскресенской, и под порывами жаркого ветра мотались по пыльным газонам пестрые разорванные упаковки от мороженого, и мчались по Воскресенской автомобили, мчались – и замедляли ход напротив пивнушки, где, забравшись задними колесами на тротуар, стоял фургон «скорой помощи», а рядом – милицейское авто, и бродили по мостовой стражи правопорядка, а дальше, у самого перекрестка, влепившись радиатором в бетонную троллейбусную опору, парилась на солнце длинная «иномарка» цвета морской волны. А на мостовой лежал человек, и голова его, облепленная тополиным пухом, покоилась в кровавой луже...

«Выходит, схоронили меня за казенный счет, – отрешенно подумал Кононов. – Как безработного и не имеющего ни родственников, ни сберкнижки... В очень подходящий день меня угораздило – в пятницу, тринадцатого... Значит, меня нет уже на свете, и не был я ни в каких замоскворецких подземельях, и никакого седьмого отдела тоже нет... Иллюзия... Или предсмертные видения. Вышел из физического тела, вижу себя со стороны... Сейчас попаду в туннель и помчусь к свету, и буду общаться с Лучезарным Существом – спасибо доктору Моуди-Муди – обнародовал информацию...»

Вокруг вновь было пусто, и теперь он ощущал свое тело, и лоб у него был мокрый от пота – словно жара той июньской, роковой для него пятницы, проникла и сюда, в прибывший неведомо откуда неведомо чей новогодний елочный шарик – источник райского наслаждения...

Два в одном: иллюзия в иллюзии...

– Игра, – сказал он вогнутым стенам, которых, конечно же, на самом деле вовсе и не было. – Все суета, все суeтa сует, херня и томление духа. Аминь!

Иллюзия. Неведомые зазвездные забавники просто придумали для себя новую игру и играли в нее – то ли на пиво, то ли на раздевание, то ли еще на какой-нибудь интерес. «Что наша жизнь? Игра!» – вспомнилось ему вступление к знаменитой ворошиловской телеигре. В самую точку! Вселенская виртуалка – не более.

Он вытер лоб перчаткой, которую, оказывается, до сих пор держал в руке, – и уронил перчатку в пустоту. Стянул с левой руки другую – и отправил туда же.

Игра. Забава. Игроки есть, а того, во что они играют – нет. Ничего и никого – нет... Нет этой Вселенной...

А если попробовать выйти из игры? Исчезнуть здесь, чтобы воплотиться в нечто иное в других пределах... Или все это напрасный труд – просто одна иллюзия обернется другой иллюзией?

Попробовать?

Он сжал кулаки.

Попробовать.

Повеситься? Перегрызть себе вены? Залезть на дерево, повыше, и спрыгнуть? Броситься под поезд?

Броситься под поезд...

– Эй, господа игруны, – сказал он, обводя взглядом стены. – Не надоело? А не сыграть ли вам во что-нибудь другое? Хотите – в «балду» научу, мы на лекциях частенько игрывали, особенно по истории КПСС...

Никто не удостоил его ответом. Наверное, игроки считали ниже собственного достоинства разговаривать со своими игрушками – или же им это просто в голову не приходило... если были у этих неведомых игроков головы...

– Ну, не хотите – и не надо, – немного подождав, произнес Кононов. – Выпустите меня отсюда. Надоело.

Никакого отзвука. Ничего.

Кононов переступил с ноги на ногу, еще раз вытер лоб. Он чувствовал себя таким уставшим, словно всю свою сорокалетнюю жизнь без передышки брел, брел, брел к этому шару, к финальному пункту, который был такой же иллюзией, как и все его, Кононова, прежнее существование ... вернее, не-существование...

– И выпускать не желаете? – Кононов сел на твердую пустоту, поднял колени и обхватил их руками. – Ну и черт с вами, тогда буду здесь сидеть хоть до второго пришествия.

– Так ведь и первого не было, – негромко сказал кто-то за его спиной.

Кононов слегка вздрогнул и обернулся. И снизу вверх посмотрел на того, кто неведомо откуда появился в этом замкнутом со всех сторон сферическом пространстве. Стоявшего позади него было бы трудно не узнать – такая же куртка, такие же джинсы и такое же лицо. Двойник. Самый обыкновенный двойник, только и всего – эка невидаль...

– Привет, репер. Садись, – Кононов похлопал по пустоте рядом с собой. Кононов-бис не ответил. Он стоял, опустив руки, и его белые, словно затянутые непроницаемой пленкой глаза были безжизненны.

Кононов медленно поднялся на ноги, встал лицом к лицу со своей копией, и его вдруг одолел смех.

– Ну, вы меня достали, – отсмеявшись, сказал он, вытирая согнутым пальцем глаза. – Подсказки подсовываете, да? Соображай, мол, Андрей Николаич, разминай мозги... Да пошел ты! – неожиданно выкрикнул он и обеими руками толкнул в грудь свое застывшее безмолвное подобие.