Рыжее знамя упрямства - Крапивин Владислав Петрович - Страница 65

– Я знаю, – откликнулся Корнеич. – Словко! Катер подойдет, сбрось паруса, пусть он возьмет вас на буксир!

– Нельзя, Корнеич! Олегу Петровичу надо скорее, чтобы вызвать неотложку!.. Катер заберет его, отвезет, а потом пусть вернется…

– А ты управишься, когда уменьшится вес?

– Как-нибудь! Не бойся!

– Если сильно прижмет, притыкайся к ближнему берегу!.. Ты где?

Легко сказать "к ближнему берегу"! "Зюйд" был посреди озера. Справа, на ветре, низкий берег, перед котором россыпь заливаемых волнами камней. Километрах в полутора от "Зюйда". Слева на том же расстоянии остров Язык, плоский кусочек земли с приметным торчащим камнем. (Говорят, когда-то у Языка водилось множество раков – лет тридцать назад, когда Преображенск был Краснодзержинском, когда "Эспада" только начиналась, а от города по реке ходили пароходы…)

Идти к Языку надо было курсом фордевинд, а это… Лишь незнакомые с парусами люди считают, что ветер в корму – лучший из всех. А на самом деле – самый скверный. Паруса перекидывает с борта на борт, яхту раскачивает, она рыскает и теряет управление на гребнях. Иногда возникает ощущение полной беспомощности…

– Корнеич, я на траверзе Языка, почти в миле… Да ничего! Если совсем засвистит, сброшу всё, кроме бизани, выкину плавучий якорь, лягу в дрейф…

– Хорошо, решай! Когда подойдет катер, сообщи!

– Ладно! Отбой!.. Рыжик!

Тот с готовностью обернулся. Шкоты он держал, откинувшись, как вожжи. Ну, лихой ямщик на облучке!

– Рыжик, слушай! Задай шкоты. Потом открой форпик, возьми там аптечку, она у форштевня. И термос. И свою одежду. Аптечку и термос переправь мне и оденься. Только в один момент, чтобы долго не торчать без жилета.

– А тебе тоже одежду?

– Не надо…

– Тебе тоже холодно…

– Рыжик!

Тот уклонился от новой порции брызг, умело набросил шкоты на утки (молодец, паруса не заполоскали), потянулся к широкой крышке люка на баке. Оттянул тугой стопор. Стал толкать крышку вперед. Ветер сперва мешал, потом помог, толкнул ее с другой стороны. Она стукнула так, что корпус загудел, будто упавшая гитара. Рыжик бесстрашно, головой вперед канул в форпик, завозился там ("Ох, скорее бы!"), наконец встал в люке протянул блестящий термос и кожаную коробку:

– Виктор Максимович, передайте Словко!

Смолянцев потянулся, ухватил аптечку и термос и, продолжая отгибаться назад, переехал по борту ближе к корме. Положил свою ношу к ногам Словко и тут же ухватил внутренний буртик освободившимися руками.

Словко задал теперь на утку гика-шкот (ох, не свистануло бы только!), забросил ногу на ахтерпик, прижал ей румпель. Распотрошил аптечку, быстро отыскал облатку с надписью "Но-шпа".

– Виктор Максимович, дайте лекарство Олегу Петровичу. И налейте в крышку термоса чай… Пожалуйста…

Он видел, что Смолянцеву не хочется покидать свое место: когда сидишь на откренке, чувствуешь себя безопаснее. Но тот послушался. Словко же снова ухватил шкот и руль и почти вывалился за борт, уцепив ступней страховочный ремень. Надо бы еще сказать Рыжику, чтобы тоже откренил, но тот, по пояс в форпике, возился с одеждой. Наконец застегнул поверх рубашки жилет и сразу метнулся из люка. Захлопнул крышку, ухватил шкоты и без команды выгнулся наружу, зацепившись ногой в мокрой кроссовке за петлю у грот мачты. "Умница!"

Московкин между тем вытряс на ладонь две таблетки, приподнялся на локте, глотнул из блестящего стаканчика, который протянул Смолянцев.

– Благодарю… – и откинулся снова, упершись затылком в носовую переборку.

– Олег Петрович! Сильно болит, да? – жалобно спросил Словко (будто этим пустым вопросом он мог доставить облегчение).

– Не стану врать, болит… – Московкин опять поморщился и часто подышал. – Но, надеюсь, скоро полегчает…

– Катер идет! – крикнул Рыжик.

Ну, по правде говоря, это просто так говорилось – "катер". На самом деле большая моторная лодка типа "Пеликан". Однако, надежная, устойчивая, с очень сильным двигателем. Не зависящая от капризного ветра. Словко тоже увидел ее – старательно ныряющую вдалеке, среди зыби…

И в этот момент свистнуло по настоящему. Словко сильно потравил грот, ослабляя напор. Шкот скользнул в ладони, обжигая кожу. Словко хотел снова выбрать его, но понял: крен будет слишком велик. Потому что Виктор Максимович все еще сидел в кокпите, рядом с Московкиным. Видимо, теперь ему здесь было уютнее.

– Виктор Максимович, сядьте на борт, – быстро сказал Словко.

– Да, но…

– Скорее! – Словко выгибался за борт из всех сил. (Рыжик у себя, впереди, тоже.)

– Но мне казалось, что…

– Сядьте на борт, подполковник! Мы из-за вас опрокинемся! – И Словко сам поразился своему голосу и тону: было похоже на потерявшего терпение Корнеича. Смолянцев рывком бросил себя на бортовую палубу, начал откренивать старательно, как допустивший оплошку кандидат в матросы. Словко заметил, что Московкин усмехнулся сквозь боль.

Моторка была уже рядом (вот счастье-то!). Веселый моторист Федя показал большой палец: все, мол, о кей! Крикнул:

– Что с вами делать, мореходы?! Сопровождать?! Взять на буксир?!

– Взять на борт Олега Петровича, у него приступ! И скорее на базу! Там вызвать неотложку!..

– А вы как? – встревожился Федя.

– Идем пока. Отвезешь Олега Петровича и возвращайся к нам! Если увидишь на базе кого из наших, возьми с собой! Или кого-нибудь из шлюпочников! Не хватает матроса.

Федя сделал широкий разворот, сбавил ход, пошел параллельно "Зюйду", приближаясь к нему с наветра. Потом свесил с борта два шлюпочных кранца.

– Травите парусину!

Рыжик и Словко разом ослабили шкоты, задали на утках концы. Словко освободил и бизань. Паруса остервенело захлопали. Грота-гик угрожающе замотало. Федя бросил два швартовых конца. Словко и Рыжик потянули их, два суденышка сошлись бортами посреди волн с пенными гребешками, Ударились, но кранцы смягчили толчок. Рыжик задал швартов за мачту, под грота-гиком, Словко – за крепкую утку бизань-шкота.

Теперь "Зюйд" и моторка составляли как бы одно целое. Хлипкое, но все же целое. Этакий катамаран, который не разорвать, не опрокинуть.

– Олег Петрович, вы сможете перебраться в катер? – спросил Словко. Он почему-то чувствовал себя виноватым. – Или вам помочь?

– Смогу, смогу, голубчики. Я ведь еще не совсем… – Он тяжело перевернулся на бок, встал на колени, ухватился за швертовый колодец. Виктор Максимович бросился было поддерживать, но Московкин сцепил зубы, рывком перевалил себя к правому борту, лег на него, сполз в моторку на руки Феде. Вытянулся там на сланях. Федя подложил ему под голову клеенчатую спинку от сиденья.

– Спасибо, мои хорошие… – выговорил Олег Петрович.

Смолянцев сделал движение (может, инстинктивное) – тоже к моторке.

– Виктор Максимович, вам пока нельзя, – бесцветным голосом сказал Словко. – Я не удержу судно без вашего веса.

Тот замер, широко расставив ноги и опершись о бортовую палубу.

– А? Да я, собственно… Хорошо. Надо – значит, надо. Так сказать, вместо балласта?

Словко не ответил, потому что выражение было точным.

– Отваливаем? – спросил Федя. И тут же озабоченно посоветовал: – Словко, спусти лишнюю парусину.

Словко это и сам знал. Он уже отдал бизань-фал и теперь отшнуровывал съехавший вниз передний край паруса от мачты. Потом выдернул из вертлюга штык-болт, освободил гик, начал наматывать на него парусину. Бросил свернутый парус в кокпит – туда, где недавно лежал Олег Петрович. Рыжик тем временем, получив команду от Словко, убирал кливер. Ему приходилось труднее. Кливер был поднят на штаге, идущем от самого верха грот-мачты к ноку метрового бушприта. Рыжику пришлось встать на бушприт и, балансируя, отцеплять от натянутого троса проволочные ползуны. А яхту мотало. В своем надутом жилете Рыжик был похож на оранжевого птенца, который только что вылупился из яйца и неуверенно топчется тонкими коричневыми ножками на жердочке.

Словко кинулся на нос – подстраховывать. Принял у Рыжика собранную в ком влажную мякоть паруса, туго обмотал ее шкотами, бросил назад, на свернутую бизань. Помог Рыжику спрыгнуть в кокпит.