Города красной ночи - Берроуз Уильям Сьюард - Страница 48

Он вырос в трехэтажном кирпичном доме в тихом маленьком городке на Среднем Западе. Его родители умерли во время эпидемии гриппа 1918 года, когда ему было шесть лет. Заботу о нем приняла на себя нескончаемая череда дядьев и приемных родителей.

Тоби ни у кого не оставался надолго, хотя он был красивым ребенком с соломенными волосами и глазами огромными голубыми, как бездонные озера. Но почему-то в его присутствии людям всегда было не по себе. В нем было что-то сродни спокойствию сонного зверя. Он заговаривал, только когда отвечал на вопросы или о чем-то просил. В его молчании как будто таилась угроза или неодобрение, а этого люди не любят.

И было еще кое-что: от Тоби пахло. Странный сернисто-животный запах пропитывал его комнату и исходил от его одежды. Его мать и отец пахли так же, а они держали много животных: кошек, енотов, хорьков и скунсов. «Маленький народец», – называла их мать. Тоби повсюду таскал с собой какую-нибудь зверюшку из маленького народца, а его дядя Джон, преуспевающий управленец, озабоченный своей карьерой, предпочитал больших людей.

– Джон, нам надо избавиться от него. От этого мальчика пахнет, как от хорька, – говорила тетя.

– Марта, ну, может, у него проблемы с желёзками, – дядя покраснел, понимая, что слово желёзки – не очень приличное. Наверное, лучше было бы сказать метаболизм…

– Да ничего подобного. У него что-то в комнате. Что он носит с собой постоянно. Какое-то животное.

– Ну, Марта…

– Говорю тебе, Джон, будет от него несчастье… Ты заметил, как он смотрел на мистера Нортона? Словно ужасный маленький гном…

Мистер Нортон был начальником Джона. И действительно было заметно, что под молчаливым оценивающим взглядом Тоби он себя чувствует неуютно.

Теперь, вспоминая о прошлом, Тоби почти воочию видит, как искрятся игрушки на елке. Отец показывает ему Бетельгейзе, далеко-далеко в ночном небе. Раздевалка полна тишиной от отсутствующих мужских голосов, как опустевший спортзал или казарма.

Мальчики соорудили фанерную перегородку и расставили свои койки в этой импровизированной спальне. В общей комнате, где стоит плита, есть еще длинный стол с выцарапанными на столешнице инициалами, складные стулья и несколько старых журналов. В углу торчит высохшая новогодняя елка, которую Тоби вытащил из мусорного контейнера. Это часть декорации. Он кого-то ждет.

Он пробует мясо. Бульон получается пустой, мясо жилистое и жесткое. Он добавляет пару бульонных кубиков. Пусть еще покипит минут пятнадцать-двадцать. А он пока примет душ. Стоя голышом в ожидании теплой воды, он изучает рисунки на стенах кабинки, водя руками по фаллическим фрескам с отстраненным, безличным интересом антиквара. Он – растение, и он – чужак в этом мире. Он никогда не видел других мальчиков, аромата распаренной розовой плоти, шлепков полотенцами и сиреневых синяков. Он прислоняется к стене туалета, и у него перед глазами медленно набухают серебристые пятна.

Канун Рождества, 1923 год: Перед вами старое здание МХС. Кто-то, кто был вместе с ним: – Привет/…

– Привет. Это я, Тоби.

Отец показывает ему на немногих оставшихся ребят… безмолвие душевой. Все остальные разъехались. Свободное время в этой импровизированной комнате. Здание надо освободить складные машины времени где стоит часом еще не остывшая плита. Тоби вытащил из резиденции обломки декораций прошлых рождественских праздников. Его часть шесть лет в эпидемии. Туалетная кабинка, его старое лицо, родители далеко-далеко. Аромат распаренной розовой плоти сонного зверя рождественских гусей в небе. Тихую ночь для тех, кто умерли, ожидая рисунки на стенах в 1918 году. Если ты пожелаешь чего-то прочного, как брюки или рубашка, тогда иди дальнозоркость… ты читал «Обезьянью лапу»? Годы над фаллическими фресками шлепков полотенцами и сиреневых синяков…

Тоби одевается и идет обратно в «гостиную», как они ее называют. За столом сидит человек. Он худой, седой и голубоглазый. На нем штаны и рубашка в красно-белую полоску, как мятные конфеты. На стуле рядом с ним сложено длинное лоскутное пальто, от лацканов пальто струится туман.

– Ну-с, Тоби, чего ты хочешь на Рождество?

– Не знаю, сэр, я так думаю, люди часто просят на Рождество всякую ерунду, поэтому прежде, чем я решу, я сначала хочу попросить у вас совета.

– Да, Тоби, люди действительно просят всякую ерунду. Они хотят жить вечно, не осознавая или забывая, что вечность – это время, а время имеет свой предел. Они хотят власти и денег, не желая принимать условий, на которых даются власть и богатство. Вообще-то, мне не положено давать советы, но иной раз я думаю вслух. Если просишь чего-то серьезного, вроде денег, власти или долгой жизни, ты идешь на сделку со многими неизвестными… Но если ты пожелаешь получить какую-нибудь способность…

– Я хочу научиться путешествовать во времени.

– Что ж, могло быть и хуже. При помощи этого можно даже ненароком разбогатеть. Но в этом деле имеются и опасные стороны…

– Путешествовать обязательно, а жить – нет. [46]

У Тоби такое чувство, что его затягивает в черную воронку вихрящегося тоннеля, у него кружится голова. Далеко-далеко, словно через телескоп, он видит человека, сидящего за столом, тонкого хрупкого мальчика лет двадцати с соломенными волосами и карими глазами.

Всплеск какой-то жидкости – и он внутри этого мальчика, смотрит его глазами. Он сидит где-то в ресторане, ощущая во рту вкус тонкой, как бумага, отбивной, холодного спагетти и кислого красного вина. Официанты выглядят усталыми и раздраженными. Теперь он замечает, что за соседним столиком сидят люди, которые так откровенно его рассматривают, как будто они здесь одни, в ресторане. Женщина лет примерно двадцати шести, одетая не хорошо и не плохо, и двое людей постарше, мужчина и женщина, очевидно, ее родители. Тоби приходит в голову, что у нее, наверное, самое неприятное из всех неприятно навязчивых лиц, которые он видел в жизни. Масляная улыбочка, или, скорее, всезнающая и в то же время заискивающая ухмылочка, обволакивающая все его существо с удушающей фамильярностью, подобно хищный моллюск, обволакивающий добычу.

Тоби почувствовал дурноту. Внезапно он заговорил, не раскрывая губ:

– В любом приличном гойском клубе вас с таким выражением на ваших жидовских мордах не пустят даже на порог… Нам нравятся правильные евреи, которые придумывают атомные бомбы и смешные еврейские шуточки…

Мертвая тишина, выпученные глаза, ошалелые взгляды по сторонам в поисках источника оскорбления.

– Ach Gott! – еврей-официант хлопнулся в обморок.

Тоби переключил внимание на столик, за которым сидели черные:

– Да, и правильные черные тоже, которые сладко поют, и знают свое место, и не позволяют себе обжираться в одних ресторанах с белыми, отъедая свои черномазые рожи и набираясь сил, чтобы потом насиловать собственных бабушек.

За следующим столиком – латиноамериканские дипломаты.

– Эй, вы, жирножопые мексиканские педрилы! Катитесь назад, в свои сифоидные притоны, где вам самое место!

– Правильно, так их! – говорит кто-то с акцентом выходца из южных штатов.

– Ебите своих аксолотлей и не лезьте к приличным людям… Хуже вас может быть только Пэдди-террорист с бомбой в портфеле.

Портфель у столика ирландцев вдруг начинает тикать. Тоби кладет деньги на стол, поверх счета. Он поднимает бокал с вином и салютует в сторону еврейского стола:

– Вы, евреи, такие теплые и человечные. Я посвящаю вам самый прекрасный из всех тостов: Лехаим! За жизнь!…

Он встает и идет к выходу.

– У вас, у черных, есть душа.

Проходя мимо латиноамериканцев, он виляет бедрами.

– Que rica mamba [47]… Когда смеются глаза ирландца…

Стоя на пороге, Тоби захлестывает шарф вокруг шеи и произносит, не шевеля губами, так что звук отражается эхом изо всех углов…

– Ебать королеву!

46

Перефразированное выражение «Navigare necesse est, vivere non est necesse» (лат.) – «Плыть обязательно, а жить – нет». Плутарх, «Сравнительные жизнеописания», глава 50 (прим. переводчика).

47

Какая отличная мамба! (исп.)