Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга вторая - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 55

Дождь шел солоноватый. Аэлла откинула с лица безнадежно слипшиеся волосы и пошла, загребая грязь, навстречу воинам, ведущим в поводу двуконные носилки. Сначала ей показалось, что воинов было трое, потом откуда-то из-за дождя появился и четвертый.

Аэлла знала, что это те, кто должен быть, кого она ждет здесь – но все равно задала условленные вопросы и получила условленные ответы.

– Идемте со мной, – кивнула она.

– Ведьмаческое место, – проворчал старший из воинов, кряжистый, седобородый.

– Так и дoлжно, – сказал Аэлла. Возможно, за шумом дождя ее не услышали.

– А чего это, госпожа, земля-то так тряслась? – спросил тот же седобородый, когда Аэлла отвалила двери, и они вчетвером вносили ношу в затхлое подземелье. – И зарева такие ночами...

– Погибель пришла, – сказала Аэлла. – На землю пришла погибель. Для чего мы его спасли? – она уставилась на зеленый сверток, лежащий на носилках. – Для мук?

– Все мы мучаемся, – сказал седобородый. – В муках на свет приходим, мук рыскаем, в муках дохнем...

– Отдохните пока чутoк, – сказала Аэлла. – У меня еще не все готово. А потом... потом нам понадобится все наше мужество...

Чародей Мум который день так и не приходил в разум, его везли, спеленатого, привязанного к толстым жердям, чтобы опять чего-нибудь не натворил. Кажется, он полностью опрокинулся в свой бред.

Стратиарх Издол, бывший при чародее кем-то вроде советчика по чисто воинским делам, принял теперь командование над остатками отряда. Он и не позволил воинам прикончить безумного чародея. Хотя соблазн большой был после того, как по манию чародейскому разверзлись земля и небо, и огонь смешался с пеплом. Рассудил так... мало ли что.

Издол собрал тех, кто отобран был для засады – и из полновесной полутысячи нашлось менее двух сотен, еще двенадцать найдены были мертвыми среди мертвых же славов; куда делись прочие, не знал никто. Но делать нечего было, и он повел их, оставшихся, сквозь душный мрак – туда, куда указывал огонек колдовского маячка. Игрушку эту собственноручно соорудил Мум, и оказалась она очень даже полезной... огонек фитиля на вершине маленькой башни всегда наклонялся и вытягивался в сторону настоящего маяка – того, что стоял при входе в гавань Порфира. Почему именно эта башня? – как-то спросил Издол чародея (вернее – Епистима Калиса; когда тот обращался в Мума, разговаривать становилось немыслимо трудно). В детстве я просыпался и каждое утро видел ее, ответил Епистим, и думал... а ну его все... уплыть бы куда-нибудь – чтобы раз и навсегда...

В какой-то мере это сбылось, тяжело думал Издол, ведя в поводу навьюченного коня и слушая рваный бред чародея. Он не позволил заткнуть безумцу рот, ибо знал, что одними только словами не сотворить ничего – а руки связаны... Уплыл наконец Мум, и уплыл так далеко, что и не достать.

Теперь, зная направление на Порфир, Издол забирал от него на два пальца вправо, то есть на север – и шел напрямик, не ища дорог. Не стало ни дней, ни ночей, вот вроде бы день – а с трудом можно было разглядеть землю под ногами, да и то лишь в багровом подсвете. С неба лил соленый дождь. Пахло горелым железом и серой.

На то, что под сапогами перестало хлюпать, а начало хрустеть, он обратил внимание сразу – но не сразу поверил. Дождь-то хлестал по-прежнему... После всего, что было, чувства могли обмануть.

Поэтому он прошел по хрусткой земле шага три. Или четыре.

Сначала стало светло. Свет шел снизу, ослепительно-белый, накаленный, пробиваясь сквозь трещины в земле. Пыль, взлетевшая под ногами, была похожа на медленное пламя. Конь заржал в ужасе и попятился.

Наверное, он уже видел что-то из того, что было недоступно взгляду человека.

Свет впереди стоял, как забор из сияющих стеклянных полос и труб. Что-то происходило по ту сторону забора... Куда-то исчезли все звуки. Издол слышал лишь дробь собственного сердца.

Он отпустил поводья и взялся за меч. Конь тут же исчез.

И – ни одного воина...

Того, что появилось, пройдя сквозь свет, Издол не видел даже в кошмарах. Хотя на кошмары ему природа не поскупилась...

Тупая, как бы вдавленная безносая морда с блеклыми пристальными глазами. Безгубый, вытянутый трубочкой пульсирующий рот. Плечи выше головы, передние лапы до ужаса похожи на руки человека, но – покрыты грубой чешуей, пальцы оканчиваются черными крючками когтей. Задние лапы мощные, с очень длинными ступнями и пальцами, широко расставлены... Над всем этим покачивается длинный хвост с костяным – или железным? – треугольным наконечником. На голове вместо волос толстая ромбическая чешуя в ладонь размером, переходящая в сложной формы пластины на плечах и спине...

Кажется, чешуя действительно железная. Она трется и полязгивает с характерным звуком.

И при всем уродстве, при всей невозможности увиденного – Издол ни на миг не усомнился, что видит перед собой человека. Может быть, бывшего человека.

Чудовище как-то неуловимо быстро скользнуло к нему. Вокруг шеи встопорщился черный воротник.

Издол коротко взмахнул мечом, целясь острием в незащищенное панцирем лицо. Но чудовище успело наклонить голову, и железо чиркнуло по железу.

В следующий миг удар лапы раздробил саптаху колено. Это было даже не больно... деревянная нога отлетела вбок, как-то нелепо задравшись и вывернувшись. Сквозь лопнувшую кожу штанов он увидел бело-розовые хрящи и красное мясо. Потом вокруг этой переставшей слушаться ноги обвился гибкий хвост. Издол рубанул по хвосту, но уже в падении, и удар вышел скользящий. А потом на грудь ему встали две лапы, и тяжесть этих лап была такова, что сердце лопнуло. Саптах уже не почувствовал, как железные когти вырвали его ребра и погрузились в глубину груди.

Живана со всеми вместе раскатывала бревна рухнувших домов, спасала какую-никакую утварь, провиант, одежду, выгоняла за деревню уцелевший скот и лошадей... Ее уже знали и привечали у костров и в землянках, отрытых на другом берегу реки, возле леса. Кажется, и недалеко это, а вроде бы дышать легче, и камни с неба валятся реже...