За право летать - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 65

– Гнатич, тут эта… слушай. Че там наверху делается? Облава какая или че? – высунулся из полумрака плосколицый мужик в мягкой армейской фуражке.

– Какая, хер, облава? – удивился Тима.

– Да кончай ты, нах, все говорят, что по всему верху облава, а ты мне сучки строгаешь…

– Миха, бля буду, ниче не знаю. Коль, ты че-нить про облаву слыхал?

Коля помотал головой и неуверенно помычал.

– Ладно, Миха, мы залегли, а то дружбан устал до не могу. Кости надо бросить. Не слыхали мы про облаву. Лажа.

– Не лажа, нах. Нутром чую… – И Миха, пыхтя и поскрипывая, учапал в темноту, держась за поясницу.

Потом Тима и Коля поднялись по отвесной, в обручах ограждения, лестнице к косому лазу в потолке, забрались туда и закрыли за собой ржавую железную заслонку. Тима впихнул в скобы длинный болт, и теперь приходилось считать это убежище надежным.

Почиркав плохими спичками, Тима с бормотанием затеплил свечной огрызок. Виден стал топчан, аккуратно крытый старым одеялом, табуретка и приличных размеров стопка книг в углу. Там же стояла и большая пластиковая бутыль с водой.

– Дня четыре отсидимся, – сказал Тима. – А то и все пять. А за пять дней знаешь сколько всего может случиться? Ого-го.

– Ого-го, – согласился Коля. – Холодно тут.

– А вот надень. – Тима вытащил из-под топчана большой бумажный пакет, порвал его. Подал Коле диковатый растянутый свитер. – Надевай-надевай, он чистый, из вошебойки. Вошебойка каждый месяц приезжает.

– Спасибо, – сказал Коля. – А как ты?

– Я-то привычный… Плохо будет, если они опять бациллу всем вживлять примутся, – сказал Тима. – Чешется после, мочи нет. И все, что ни ешь, солидолом воняет. Я эту бациллу знаешь как выводил?..

Он принялся рассказывать, как выводил бациллу, но Коля уже не слушал: поток мыслей, который он старательно сдерживал, гоняя по кругу идиотские шлягеры («Я хочу тебя так, и хочу тебя так, и вот так, и вот так, и вот так!» – специально разучивал!), – этот поток вдруг прорвался.

…понятно, что путч, но чей и почему, никаких предвестников, врешь, предвестники были, взять эти летние лагеря для старшеклассников, «перемарцалить марцалов», да, все к тому шло, но почему так ра?.. видимо, вот эта угроза вторжения, этот настрой на проигрыш в небе и реванш на земле, оно и послужило все к фальстарту, да, это фальстарт, ничего не готово, все изобретается на ходу, но уже ясно, ясно, что обратного пути нет, теперь только вперед, громоздя ошибки на ошибки и ошибками посыпая, дабы не скользить, и все-таки: что они будут делать потом, когда выяснится, что марцалы никуда не ушли и все в недоумении, куда это вы нас выпроваживаете и за что, «за что, Герасим, за что?» – сейчас уже не объяснить, какой это был смешной анекдот, все поменялось, ай да марцалы… если вдуматься, а у нас почему-то никак не хватало ни времени, ни смелости, чтобы вдуматься, – так вот, если вдуматься, марцалам мы должны памятник поставить, из какой они нас жопы вытащили, хоть и с корыстными целями, но все-таки из жопы… из жопы да на сковородку, такие дела, и даже если они уйдут, во что лично я не верю, но вдруг, – то мы уже никогда не будем прежними, мы прошли даже не через костры, а через какой-то мартен… а путч дурацкий, преждевременный, поэтому его и не засекли, поэтому он, как ни смешно, имеет шансы на успех, правда, продолжения не будет, но дров наломают крепко, и все же: кто это дернулся, кто, он стал вспоминать, кого Видел в этом «ООО ВПФ» (кстати, что за хрень, полузнакомое…), и вдруг сообразил, что все это были люди, занимающие какие-нибудь не самые последние посты в организациях и учреждениях, так или иначе обслуживающих марцалов, работающих на марцалов и формально или же неформально возглавляемых марцалами, он понимал, что видел слишком мало для ультимативных выводов – и все же доверял своей проверенной интуиции…

В какой-то момент он почувствовал, что держит в руках пустой стакан, протянул его Тиме, чтобы тот наполнил, но Тима вдруг напряженно замер, вслушиваясь, а через несколько секунд в заслонку ткнулись раз и два, а потом долбанули с такой силой, что отлетели проржавевшие петли. Мелочно-белый луч галогенного фонаря ударил в глаза, и чей-то веселый голос по ту сторону света сказал:

– Я ж те говорил, Петька, ещё не все. У меня на них чутье – всей требухой. Выгружаемся, господа, станция Вылезай, кареты поданы…

Карет было не меньше десятка: разнокалиберные фургоны, длиннющая дальнобойная фура, синяя с желтой надписью «DOZINT®», пара автобусов с закрашенными стеклами. Дул сильный холодный ветер. Колю и Тиму поставили в шеренгу очумелого оборванного люда, и почти сразу кто-то сказал за спиной:

– Тут чисто, Макс. Эти последние.

Коля, щурясь, оглядывался. Глаза никак не могли привыкнуть к свету. Вдоль шеренги медленно прошли трое: белесоватая девица в темных очках на слишком длинном носу, она смотрела не в лица, а куда-то поверх, и при ней двое сухопарых ребятишек в форменных курточках Комитета.

Ничего не понимаю, подумал Коля и запустил снова: «Я хочу тебя так, и хочу тебя так, и вот так, и вот так, и вот так!»

Девица покосилась на него, но пошла дальше.

– Вон в тот автобус, – скомандовали им. – Быстро, быстро!

Сиденья в автобусе были железные, в дырочках. Окна, как оказалось, были не только закрашены, но и заделаны железом; свет внутрь проникал сквозь зарешеченные люки в потолке и рифленого армированного стекла перегородку кабины водителя. Вместе со светом в люки лился дождь…

Последним вошел парень в форменной курточке и с резиновой палкой в руке.

– Кому ещё не объяснили, – сказал он. – Проводятся карантинные мероприятия по особо опасной инфекции. Вы проживете две недели в загородном лагере. На обсервации. Через две недели пойдете на все четыре стороны – кто захочет. Понятно?

– Вещички бы… – робко пробормотал кто-то.

– Вещички никуда не денутся, потому что сейчас в вашу дыру пустят газ. Так что если кто-то покусится на ваши вещички, тот – вместе с крысами…

– Бля, – вздохнул Тима. – Так я и думал. Бациллу будут вводить…

Про «введение бациллы» Тима рассказывал уже раз пятнадцать и пока ещё не повторялся. Коля стал слушать, тут же забывая все услышанное. Нельзя было думать, ни о чем нельзя было думать, все, что вы подумаете, может быть использовано против вас – девица с носом была телепаткой, латкой, сука, падла, как я ненавижу эту страну, и все прочие я тоже ненавижу, дрянь. Думать нельзя, даже – шепотом… спать, спать, спать… «Я хочу тебя так, и хочу тебя так, и вот так, и вот так, и вот так!»

Мотор взревел, автобус задергался и поехал куда-то.

Теперь бы попытаться понять куда.

Вначале дорога тут только одна, но вот сейчас начнутся повороты, развязки…

Совсем низко над люком пролетела бело-оранжевая кабина тросовика. Значит, сейчас выезд на трассу. Куда будем поворачивать? Если направо, то…

Автобус резко, с визгом, повернул и остановился, накренясь набок. Мотор заглох. Конвоир распахнул дверь, выскочил наружу и дверь захлопнул. Снаружи треснули выстрелы. Донеслась брань, покрытая тут же ревом мощного дизеля – должно быть, танкового. В автобусе завопили, началась давка. Коля сгреб Тиму, рванувшегося было к дверям, притянул к себе: ждем.

Ждать пришлось долго. Сначала автобус чем-то откуда-то оттащили, потом попробовали дверь, потом высадили стекло. Просунулся здоровенный мальчишечка в армейском камуфляже, но с полицейскими орлами на погонах, и в шапочке-«гондоне».

– По домам, население, – презрительно сказал он. – Отдых отменяется.

И посторонился. «Население», матерясь, ломанулось наружу. Там все так же пронизывающе дул ветер, волоча над землей гадкую на ощупь водяную пыль. Бомжи исчезали в ней мгновенно – будто она их гипнотизировала и съедала.

– А ты говоришь – бацилла, – укоризненно сказал Коля, украдкой взглянув на часы – пластиковые, бесплатные. Было без четверти пять, а темнота стояла – как в одиннадцать.

Тима виновато пожал плечами. И тут снова взревел танковый дизель, выплеснув вокруг себя тонну горячего смрада.