Дикое поле - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 31

Фатхи-Гиззат, доглодав холодный бараний позвонок, кинул его в оставшийся от вчерашнего костра черный круг, после чего подошел к привязанной к колесу молодухе.

– Ну что, тюльпан, пошли на водопой? – рассмеялся он, развязал ей руки и накинул на шею петлю. – Давай, поторапливайся, тебя никто ждать не станет.

Он привел ее к запруде, где невольница, опустившись на четвереньки, напилась вместе с конями чистой воды, потом отвел к кустам шиповника и обождал, пока она, присев под кустом, не сделала свое дело. После этого он подвел ее к своей кибитке и привязал за руки к деревянному борту, продев веревку через сделанное именно для такого случая отверстие – к отверстию другого борта была привязана корова.

– В тюльпаны поиграем? – весело он предложил он.

Невольница промолчала, и он принялся задирать подол ей на голову.

Игру в тюльпаны показали ему татары из Арнаутской орды, когда они пять лет назад ходили в набег на Муром и налетели на селение, не успевшее получить весть о приходе извечного русского ужаса. Веселые кочевники тогда задирали подолы столь любимых русскими девками юбок и платьев выше головы и связывали там веревками, приматывая к запястьям рук. После этого пленницы начинали напоминать тюльпан, которыми каждую весну покрывается степь – большой бутон на высокой тонкой, гибкой ножке. Было очень похоже – вот только ножки сделанных ими цветов были белыми и имели весьма соблазнительные формы. Девки тыкались из стороны в сторону, ничего не видя, не в силах ни снять платья, ни опустить его вниз, ни хоть как то защититься – а они веселились, то подкалывая их ножами, то тиская за грудь или задницу, либо, когда возникало желание, пользуясь ими, как только хочется.

Весело было. А теперь в Казани сидит московский воевода, в Астрахани – московский воевода, за пойманную и попользованную русскую девку тебя в любой момент повесить могут, или виру взять. Невольники все по домам отпущены, новых взять негде. И остается или бежать с родных кочевий, или работать самому, своими руками, как последнему неверному.

Ударом ступни он раздвинул невольнице ноги, запустил туда ладонь, немного потискал, забавляясь ее вздрагиваниями и чувствуя нарастающее желание, потом приспустил штаны и резко вошел – всей силой, какой только мог. Полонянка уперлась руками в повозку, та сдвинулась немного вперед, а он долбил и долбил русскую девку, словно вымещая на ней обиду за отнятую вольготную, сытую жизнь, лихое веселье, достаток и свободу. Наконец напряжение взорвалось волной сладкой истомы. Он отступил от невольницы, подтянул и завязал штаны. Потрепал ее по белой щеке, стиснул податливую грудь – хороша девка! В Ор-Копе можно будет сменять на нее пару породистых жеребцов, а потом уйти в степь уже одному, со своим табуном.

Фатхи-Гиззат прошел вперед, продел вожжи впряженного в кибитку мерина через отверстие в борту предыдущей повозки. Отошел в сторону и поднялся в седло своей каурой кобылы. Поднялся на стременах, выглядывая вперед…

Ну, наконец-то! Первые телеги, мелко трясясь, двинулись по дороге вперед. Кочевье вытягивалось в длинный обоз, позади которого, жалобно бекая, трусили волжские овцы. От былого богатства осталось всего лишь немногим более двух сотен – остальные разбежались, как только из кочевья ушли все невольники. Хорошо хоть, нукерам Лухан-бея удалось сохранить конский табун, в котором сейчас шли и пятнадцать кобыл Фатхи-Гиззата.

Обоз из почти полусотни повозок вытянулся в длинную ленту на ведущей куда-то к двугорбому холму дороге, и татарин, заскучав рядом с матерью, сидящей сейчас на козлах кибитки, как простая русская невольница, помчался вперед. И очень вовремя: впереди на холме он заметил шевеление, и с изумлением осознал, что это – девка!

Еще одна ладная молодуха, в пару к той, что бежит сейчас за повозкой – это уже не маленький, а весьма неплохой табун, который точно сможет прокормить и его, и старую мать. А коли Аллах будет милостив – то и тех невольниц, что он поймает еще и станет возить с собой, заставляя ласкать себя ночью и собирать кизяк днем.

Татарин негромко выругался, поняв, что заметил добычу не один, что от обоза отделяются и устремляются вперед все новые и новые всадники – а он, как назло, все время плелся в конце обоза, перед следящими за отарой мальчишками, и теперь оказался в самом конце скачки!

Высокая, стройная девушка в парчовых шароварах и мужской косоворотке, сквозь которую соблазнительно выпирала высокая грудь, словно дразня мужчин, тряхнула головой, позволила длинным шелковистым волосам упасть вперед через плечо, потом откинула их назад, выдвинула вперед колчан и подняла лук.

– Лук? – удивился Фатхи-Гиззат. – Откуда у русской бабы лук? Эти урожденные рабыни и натян…

Граненый наконечник пробил его грудь, стрела, пронзив тело насквозь, глубоко вонзилась в круп кобылы, и Фатхи-Гиззат, так и не додумав своей мысли, завалился набок.

Скорей, скорей! Татары мчались вперед, пригибаясь к шеям коней, прячась за ними от стрел, но не отвечая на выстрелы, чтобы не ранить ладную девку – не попортить товар. Потуги русской полонянки отбиться вызывали смех: куда бабе против прирожденных воинов! Да и не видно, чтобы куда-то попадала.

На доносящийся со стороны обоза вой они не обращали внимания – а именно там татарки уже раздирали себе лица, видя самое главное: лучница стреляла не в первых всадников, а в задних, убивая их одного за другим незаметно для остальных.

До татар осталось полторы сотни шагов, сотня, полсотни…

– Варла-а-ам!!!

И тут уже тянущие вперед руки лихие ногайцы увидели, как на вершине холма, за спиной молодухи, словно выросли русские бояре. Сверкающие прочной сталью панцири и бахтерцы, высокие шеломы с кокетливыми алыми флажками на острых кончиках, длинные рогатины с широкими северными наконечниками. Рогатины опустились кончиками вперед, и кованая конница начала стремительный, сверху вниз, разбег.

Не готовые к схватке татары со всей силы, разрывая губы лошадей, натянули поводья, стремясь остановиться, успеть развернуться, уйти – но смертоносная железная лава уже неслась вперед, не оставляя ни единого мига для спасения. Витязи вонзали рогатины в тела врагов, бросали тяжелые копья в них и мчались дальше, выхватывая сабли и рубя все живое, попадающееся им на пути. Юля металась на вершине, пытаясь выглядеть из-за спин воинов хоть какую-то цель для выстрела, выпустила пару стрел в какие-то фигуры, пытающиеся убежать в сторону реки, потом пробила грудь пожилого татарина, так же схватившегося за лук.