Меч Тристана - Скаландис Ант - Страница 78

– Слышь, трувер, вали отсюда, пока я добрый, точнее, пока я задумчивый. Благодари Бога, что пожрать удалось на дармовщинку. А то вот сейчас посижу еще немного и велю отрубить тебе голову. Давай, приятель, давай побыстрее, песни петь я и сам умею…

А потом приехала из Арля Изольда Белорукая, нареченная сестра Кехейка, загадочная девушка, найденная Хавалином в волнах Ирландского моря точно в тот самый год, когда Тристан одолел Дракона Острова Эрин, вылезшего из Бездонных Пещер. Милое сопадение.

И теперь стало ясно, что это и не совпадение вовсе.

Перед Тристаном сошедшая по трапу с корабля на берег Арморики стояла настоящая Изольда – дочь короля Гормона и королевы Айсидоры. Несчастная принцесса, потерявшая все, включая память. Ах, Мырддин, Мырддин, что же ты натворил. Гуманист хренов! Интересные у вас там представления о добре и зле на вашем Втором уровне бытия! Или как он называл эту иную реальность – Высший Уровень, что ли? Выдал девушке, понимаешь, отступного бриллиантами и пустил по морю навстречу судьбе. Плыви, Изольдочка, все твое детство и юность – это фуфло. Мы его во временное пользование другой девушке отдали, а ты, дорогая, обретай новую жизнь, рисуй себе с нуля в свои двадцать. Какие наши годы!

Несчастное, забитое существо. Но как же хороша внешне! Как божественно прекрасна! Ведь точная копия Маши, а в глазах – ясный свет первозданной, никем не тронутой глупости. Некоторым, очевидно, именно это и нравилось, а Тристану – так сделалось страшно. Вон Рояль-то Нантский с ума сходил от Белорукой, полстраны в крови потопил, сотни деревень пожег. «Черт! – злился про себя Тристан. – Ну и забирал бы ее, мне-то на кой хрен эта кукла? Однако вот беда: Роялю нельзя отдать – знамение было, и по всем звездам получается, что сестрица Кехейкова загадочная (а для меня так совсем и не загадочная, а на все сто процентов прозрачная) прибыла аккурат по мою душу. Именно мне предназначена. Во глупость-то: на одного Тристана сразу две Изольды. Что я вам, бык-производитель? Ну брат Мырддин, ну учудил!»

Крутились все эти мысли в голове Тристана с бешеной скоростью, и потому смотрел он на Изольду Белорукую бешеными глазами, а Кехейк, наивный, разумеется, взгляд такой принял за буйную и неуправляемую страсть, проснувшуюся вмиг в огрубевшей душе великого рыцаря. И заулыбался Кехейк. А тут еще девушка эта нежная шагнула к незнакомому рыцарю, просияла солнечной счастливой улыбкой и прошептала, вспоминая что-то свое, что-то очень важное, потаенное, интимное:

– Тантрис! Здравствуй, Тантрис!..

И тогда до Тристана дошло: она же его помнит, она его лечила тогда и вот вспомнила. Так велико было потрясение от этой встречи, что даже стертая память, стертая могучими силами иной реальности, пробудилась.

И значит, это судьба, значит, деваться теперь некуда. Он должен будет все время находиться рядом с этой новой, точнее, наоборот – старой Изольдой, потому что первая по хронологии она. Он должен будет беречь ее от попыток вернуться в Ирландию, вспомнить родителей и окончательно развалить весь так тщательно выстроенный Мырддином сценарий, ведь тогда – полный кабздец, просто светопреставление!..

И Тристан пошел навстречу Изольде Белорукой с улыбкой и взял ее белые руки в свои. И это была уже почти помолвка. Ведь Хавалин только сказать забыл, точнее, специально не сказал, чтобы не сглазить, а на самом деле еще давно решил отдать свою дочь за Тристана. И отказываться в этой ситуации было – как в лицо плюнуть и старику, и лучшему на сегодняшний день другу своему, боевому товарищу Кехейку.

Официальный разговор между ними состоялся очень скоро, а брачная церемония тем более не заставила себя ждать, лишь только договорились в принципе, ведь помимо всего прочего Изольда Белорукая от Тристана без ума оказалась и рвалась стать женой его с откровенностью и бесстыдством кошки.

И настала их первая брачная ночь. И неожиданно Тристан понял, что даже не прикоснется к своей невесте. Понял, что совершил какую-то страшную, роковую ошибку. В чем она – было еще непонятно. Но сжимать в объятиях точную копию своей любимой, делать вид, что любишь просто куклу, соединяться в экстазе с одной лишь телесной оболочкой Маши-Изольды – хуже предательства, страшнее самого страшного греха, этого просто не можно было делать. Тристан думал про себя по-русски, и именно такой архаичный оборот выплыл у него из памяти: «не можно». «Не можно» звучало намного сильнее, чем «нельзя».

И ночь прошла, и он не прикоснулся к ней.

Потребовались, конечно, объяснения. Экспромт был слабенький, но убедительный: Тристан пожаловался на здоровье. Такой идиотской причины хватило ему на три ночи. Потом пришлось «расколоться». Он придумал, что после страшных смертных грехов, совершенных в далеких странах, вынужден был в одном древнейшем монастыре дать жестокий обет сроком на год.

И чего было не сказать про три года или про пять? Зашился, понимаешь, девочка, вколол себе этакую сексуальную «торпеду»! Ну что поделать, такой мужик тебе достался, терпи. Красивый плод, а скушать нельзя, не поспел еще!

И девочка, бедная, терпела. Но плохо ей было, он это видел и страдал. И за нее, и за себя.

И особенно за брата – после того случая на реке.

Они возвращались с охоты и уже неподалеку от замка преодолевали последний брод. Жеребец Изольды Белорукой вошел в воду, и на поросшем водорослями круглом камне копыто его скользнуло в глубину, конь оступился, едва не уронив седока. Изольда – молодец, удержалась, но взвизгнула, и, как оказалось, не от страха, а от холодной воды, резко плеснувшей ей под высоко подобранные юбки. Девушка засмеялась весело этому удачно закончившемуся происшествию. Казалось бы, что такого произошло? Ну похихикали – и хватит. Но Изольда продолжала смеяться даже тогда, когда они уже миновали реку и поднимались по склону вверх.

– В чем дело, сестра? – недоуменно поинтересовался Кехейк.

– Да мне, братец, смешная мысль пришла вдруг в голову.

– Какая мысль? – удивился Кехейк еще сильнее.

– Видишь ли, вода-то в реке оказалась смелее моего мужа Тристана!

– В каком это смысле? Что ты хочешь сказать? – окончательно обалдел Кехейк.

Но Изольда пришпорила коня и умчалась вперед, оглядываясь и крича:

– Не важно! Просто это смешно – и все.

Тристан слышал весь их разговор. И понял, что Кехейк вытянет из сестрицы всю правду.

И не ошибся. Уже через час Кехейк влетел в комнату друга, словно за ним пчелы гнались, и потребовал объяснений.

Вот тут уже пришлось расколоться по-настоящему. Кехейк-то – парнишка с головой. Нет, про подмену ирландской принцессы девушкой из двадцатого века Тристан ему рассказывать не стал, тут бы никакой головы не хватило, но про любовь свою запретную и греховную поведал. И про то, что Изольды похожи друг на друга, как близняшки, – тоже сказал.

Кехейк тяжко задумался, а потом сделал на удивление правильный вывод.

– Ехать тебе надо в Корнуолл, – так и сказал Тристану. – Ехать обязательно и срочно. Там-то все и решится. Нельзя нам всем друг друга мучить. Согласен? Либо жива твоя любовь к тамошней Изольде, и тогда – бросай нас. Либо – нет, и тогда успокойся и будь, как все люди. С моею сестрой тебе должно стать хорошо, я просто уверен в этом. А сейчас… собирайся в дорогу.* * *Но Тристан не успел никуда собраться. События опередили его.

Рано утром в саду, когда он умывался, чьи-то нежные ладошки прикрыли ему глаза, и раздался мучительно знакомый тихий и ласковый смех. Еще не оглянувшись, он узнал ее: Бригитта. Рыжая бестия! Какая радость, что она не в монастыре!

Он потащил Бригитту в глубь сада, и это было полнейшим безумием. Счастье, что Тристану не спалось и он против обыкновения вскочил раньше всех, буквально на рассвете, ну прямо как друг его Будинас из Литана. Однако ведь в любой момент их могли заметить: и Белорукая, и Кехейк, и Хавалин – кто угодно мог внезапно проснуться. В конце концов слуги, охрана, садовник – кто-то же не спал в этот час. Но Тристану везло, Тристану снова очумительно везло.