Меч Тристана - Скаландис Ант - Страница 80

Из Германии Зига со временем перебрался в Польшу. Со временем… Со временем творилось что-то неладное. Люди, с которыми он общался, старели и умирали, у них рождались дети, вырастали на глазах, тоже старели и тоже умирали. Мудрецы, пытавшиеся объяснять Зиге смысл жизни, исчисляли его возраст сотнями лет. Сам Зига не чувствовал, что прожил так долго. Во-первых, он был по-прежнему молод и силен, во-вторых, мир вокруг него в целом ни капельки не менялся (между пятым и десятым веками в культурном, техническом и бытовом аспектах разницы не было практически никакой), а в-третьих, все дни тянулись до омерзения медленно, и невозможно было даже представить себе, что пройдено по жизни таких дней уже сильно больше ста тысяч…

Но так или иначе к середине десятого века, если верить летосчислению католических попов, а также их убогим знаниям в области географии, Зига все-таки оказался в Польше. Строго говоря, никаких четких границ на тот момент в Европе не существовало, паспортов и виз закованные в латы таможенники не спрашивали. Ясно было только одно: слева от Одера еще германские племена, а справа уже в основном славянские. «Гей, славяне!» – обрадовался Зига и решил остаться в Зеленой Гуре. Россия по тем временам, если он правильно помнил, вид имела еще весьма жалкий, кроме Великого Новгорода, и посмотреть не на что, а двигаться дальше – на Кавказ, в какое-нибудь царство Урарту или, не дай Бог, южнее – в Иудею, не хотелось. Кто там Иерусалим сжег и когда, помнил он совсем плохо, но чувствовал, что хорошего в Палестине мало. Спасибочки, на Восток ему не надо, не настолько он, знаете ли, уважает своих предков по этим линиям. Новый русский, он и есть новый русский. Новый, старый – дело десятое, главное – русский, славянский, значит, и Польша ему симпатичнее как-то.

В двадцатом веке, кстати, Зига успел с «пшиками» поработать, и весьма продуктивно. Вот уж кто торговать умеет и, наверное, всегда умел – так это «пшики»! Стало быть, здесь и надо разворачиваться.

Дальнейшее читателю известно. Зигфрид Зеленогурский настолько широко развернулся, что в какой-то момент забыл о главной цели своей теперешней жизни. А ведь цель его была прежней – разыскать подлых затейников всей этой скверно придуманной истории с перемещением во времени. Мечтал Зига поймать их на наживку и заставить отослать его обратно в родной двадцатый век.

Однако Абдулле Конопатому, то есть теперь уже даже не Сигурду, а Жилину, начало вдруг нравиться в десятом веке. Имя Жилин, кстати, взял он себе в честь одного расстрелянного конкурентами друга – вора в законе Костика Жилина по кличке Жила. В Польше такое имя звучало нормально, никто глупых вопросов не задавал. В Польше вообще не много задавали глупых вопросов. Ребята кругом по преимуществу деловые были, хваткие. И Зига со временем даже стал коллекционировать людей, умеющих задавать ну если не глупые, то странные вопросы, – колдунов, магов, чудаков всяких. Потому в итоге и привлек его особое внимание рыцарь из Страны Логров по имени Тристан.

К моменту их знакомства Жилин Зеленогурский Сигурд Отважный Абдулла Конопатый уже не знал толком, о чем сильнее мечтает: о мировом господстве в десятом веке или о власти надо всей Россией в двадцать первом. Ведь в двадцать первом мировое господство явно не светило. А сама идея абсолютной власти щекотала нервы необычайно сильно и сладко.

Ему частенько снился один и тот же сон. Лето. Дедушкина дача в Барвихе. Фредику (так его звали в детстве) лет восемь или десять, не больше. Он поймал в саду и держит двумя голыми руками колючего ежика, воинственно встопорщившего иголки. Бежать зверьку некуда, но и раздавить его невозможно: чем сильнее нажмешь, тем глубже впиваются в ладони проклятые, как будто стальные острия. Зыбкое равновесие, паритет. Ну погоди, непобедимый маленький хитрец! Думаешь, я устану держать и отпущу тебя, нет, я буду легонько сжимать и разжимать ладони, пока кожа моя огрубеет достаточно, чтобы не чувствовать твоих жестоких уколов. И тогда я надавлю с такою силой, что ты запищишь, ты поймешь, что проиграл, ты сдашься, попросишь о пощаде и станешь моим слугою, моим рабом…

Он все-таки сдвинул тогда руки и сразу взвыл от боли, а еж скатился в траву и был таков. После этого ладони у мальчика болели, наверное, дней двадцать, если не месяц. В ранки еще какая-то дрянь попала, воспаление началось, несколько раз в поликлинику ездили, повязки меняли…

А теперь ему снился вновь тот самый зловредный лесной зверек, только ежиком сделалась для Зиги вся планета Земля. Он уже чувствовал, что держит ее в своих ладонях, и казалось, еще чуть-чуть, ну совсем немного терпения, и он сумеет совладать со всеми людьми, даже с хитрыми, бесстрашными и упрямыми, выставляющими ему навстречу острые, ядовитые иголки. Он уже не боялся их, он был почти готов сдвинуть руки. «Думаете, не смогу? – спрашивал он неизвестно каких богов. – Смогу! Я просто растягиваю удовольствие».

Зига лукавил, обманывая самого себя. Для реального установления мирового господства ему требовалось пожить в этом мире еще немного – может быть, десять лет, а может, и сто. Он бы и пожил, но, с другой стороны, здесь ни за какие деньги нельзя было купить тех маленьких, но совершенно незаменимых удобств, которыми там, дома, пользовался любой задрипанный инженер или учитель. И это опять же напрягало. Да-да! Ужасно напрягало. Именно такая мелочь, презренная мелочь лежала на противоположной чаше весов и зримо перетягивала, сводя на нет все наполеоновские амбиции.

К черту мировое господство! Хочу назад. Маша, помоги!

Конечно, Зига исповедовался Маше уже много позже, когда они остались один на один и попытались разобраться, что же произошло с миром, окружавшим их некогда в тихом московском переулке.

А там, в бане, немая сцена закончилась массовым бестолковым братанием. Курнебралу и Бригитте было сказано, что это знатные люди по-польски беседуют, а потом вопреки всякой логике возникли две разные версии знакомства королевы с герцогом Жилином. Для Курнебрала – на скоттском языке – о том, что они еще в Ирландии дружили, когда Сигурд Отважный очередных мерзавцев в капусту рубил. А для Бригитты – на староиспанском – о том, как Изольда ездила вместе с королем Марком в Орлеан и там несколько дней общалась с герцогом Зеленогурским, приехавшим в столицу в качестве чрезвычайного и полномочного посла Польского королевства. Все это был чистейшей воды бред, но и оруженосец, и камеристка предложенными объяснениями удовлетворились вполне, а потому, перестав опасаться за жизнь королевы, уже не возражали оставить госпожу в обществе высокого гостя, только отвели сначала в ее собственные покои.

Уже светало, и все были рады лечь спать немедленно. Слуги так и сделали, а вот господа уснуть, разумеется, не смогли. Так и проболтали Маша Изотова и Зига Абдуллаев до самого восхода. Потом пришлось проводить знатного сеньора через окно и договориться о следующей тайной встрече при посредничестве Курнебрала или Бригитты. Прочих людей в Тинтайоле пока ни во что посвящать не хотелось, потому что до самого главного дорогие друг другу современники так и не добрались в ту ночь.

Они рассказали многое каждый о себе, но не успели решить, что же им теперь делать, куда податься, кого и как о помощи просить. Все это было еще впереди, и Зига обещал не ударить лицом в грязь: с учетом новой информации за день все продумать и даже тезисы подготовить.

«Во чума-то! – думала Маша, оставшись одна. – Свалился на мою голову. Нибелунг закавказский! Действительно оказался Зигфридом Отважным. Ах, Мырддин, Мырддин, что же ты творишь? А может, я просто сплю? Не многовато ли для двух дней? Курнебрал, кот, приемник, Бригитта, Абдулла… Кто следующий? Спасибо, Тристанчик милый, хороший подарочек прислал мне, веселенький такой и с очень солидной нагрузочкой. Ну конечно, ты и не подозревал, бедняга, что друг твой Жилин в погоню за котом ринется на край света! Я же говорила, всегда тебе говорила – шпион ты недоученный! А ты не слушал. Ну ладно, все. Больше ни о чем не могу думать. Спать охота – сил нет!»