Спроси у Ясеня - Скаландис Ант - Страница 49

49

– Да, Танюшка, стоял.

– А я еще, помнится, спросила у наших, кто это, и никто не знал. Никто. Но всем было наплевать. За Машкой ходили тучи поклонников, а в такой день… Вот лица твоего я тогда не запомнила, хотя где-то в подсознании оно, очевидно, запечатлелось. Потому что много лет спустя я спрашивала у Ясеня, не был ли он на кладбище, и он уверял, что нет, что вообще в тот день его не было в Москве, в России, в Союзе, он уезжал в Италию, а я говорила, врешь ты все, я тебя там видела, ты должен был приехать на ее похороны, и ты приезжал, я помню, я видела, и он говорил, хорошо, девочка, видела – и слава Богу, это нормально, что я там был, это нормально… Я очень хорошо вспомнила сейчас наш разговор. Вот видишь, а был там ты, а не он. Или ты – это и есть он? Может такое быть?

– Перестань, Верба, перестань. Рассказывай лучше про Машку. И про девочку Таню. Рассказывай.

– А что рассказывать? Собственно, про девочек история уже закончилась. Одну девочку убили, а другая сразу перестала быть девочкой. Так что начинается история про тетеньку. Про тетеньку Таню, которая прошла Афган, работала в ГБ, классно умела мочить пяткой в глаз и почти не целясь, с одной руки могла всадить целую обойму "калашникова" в сигаретную пачку, поставленную за двадцать метров.

– Погоди, – ошарашенно прервал я ее. – Давай все-таки по порядку. Ты что, наверняка знаешь, что Машу Чистякову убили?

Татьяна ничего не ответила. Она взяла новую сигарету и чиркнула спичкой. В свете пламени я на какое-то мгновение увидел ее кривую трагическую улыбку – улыбку человека, причастного к страшной тайне и готового этой тайной поделиться. Я почувствовал озноб и дрожащими пальцами потянулся к своей пачке сигарет.

– Глупый, – сказала она, наконец. – Я же тебе еще тогда сказала. Можешь успокоиться. Ты не виноват в ее смерти. Неужели ты не догадался? Я понимаю, тяжело расстаться с привычным, многолетним ощущением вины. Между прочим, по мнению Кедра, способность так долго не утрачивать чувство своей вины является одной из неотъемлемых черт порядочного человека, соответствующего кодексу Службы ИКС. Помнишь, у Твардовского: 

Я знаю, никакой моей вины,В том что другие не пришли с войны,В том, что они, кто старше, кто моложеОстались там, и не о том же речь,Что я их мог, но не сумел сберечь,Речь не о том, но все же, все же, все же…

Здесь что-то вроде.

– Твардовского вы бы тоже взяли в свою команду? – поинтересовался я.

– Не исключено, – серьезно ответила Татьяна.

– Рад за него. Но ты же знаешь, как нежно я люблю Кедра и все эти его тесты.

– Знаю, но ты не прав.

– Хорошо, я не прав. Продолжай. Так кто же убил Машку? За столько лет ты ведь наверняка выяснила это.

– В том-то и дело, что нет, – очень тихо произнесла она. – То есть исполнителя-то, конечно, я нашла, хотя и это оказалось очень непросто, а вот заказчика… Я ищу его до сих пор.

– Седого? – догадался я.

– Седого, – повторила она. – Какая пошлая кличка! Открой любой шпионский боевик про ГБ или милицейский детектив и там обязательно будет Седой. Либо это главный, матерый бандит, либо наоборот уважаемый пожилой полковник, ветеран войны и труда. Все они, сволочи, седые, но я ищу одного и совершенно конкретного. Если бы только еще знать, кто это, где он теперь, жив ли еще и существовал ли вообще когда-нибудь.

Я шумно выдохнул и процитировал:

– Очень трудно ловить абсолютно черного кота в абсолютно темной комнате, особенно если его там нет. Это сказал Конфуций.

– Неглупый был мужик, этот Конфуций, – оценила Татьяна. И добавила: – Его бы мы тоже к себе взяли.

– Поддерживаю и одобряю. Но рассказчик ты действительно аховый. Я когда-нибудь узнаю, как было дело в том декабре?

– Ладно, слушай. Кое-какие подробности автокатастрофы я, конечно, узнала от Машкиных родителей. Анатолий Геннадьевич просил в тот вечер прислать за Машкой в Лужники машину из ПГУ, так как личный его шофер был, как назло, занят. Машину обещали, но в самый последний момент водитель служебной "волги" вдруг почувствовал себя плохо и перепоручил задание гостившему у него Алексею из Питера. Алексей был слегка навеселе и не рискнул садится за руль гэбэшной тачки, а предпочел взять "жигули" своего приятеля. Все недоумевали, зачем Машка поехала с этим идиотом, могла ведь на такси добраться. Ну, а водила грузовика, считай, не виноват: что он мог поделать, когда ему внезапно вылетели навстречу, да еще с потушенными фарами. Кто-то из солдат, правда, сказал, что фары не горели и у них, но водила категорически отрицал это. После удара, буквально смявшего "жигули" – Машку даже не сразу удалось извлечь из этой груды металлолома – Алексей, вылетевший в плохо закрытую дверцу, был подобран попутной машиной и скончался через неделю от множественных ушибов и переломов в больнице. Вот такой несчастный случай, за который даже судить некого.

Только теперь неинтересно об этом рассказывать. Ведь через десять лет я выяснила все от непосредственного участника событий – мичмана балтийского флота, автогонщика и стукача Рината Гинатуллина, ставшего одним из убийц Маши Чистяковой. Как Алексей Коротков он скончался в спецбольнице КГБ, а как Ринат Гинатуллин продолжал жить. До сих пор не понимаю, зачем они сохранили ему жизнь. К чести Рината следует заметить, что ни до, ни после людей он больше не убивал, но по тюрьмам и лагерям с его легкой руки кое-кто отправился. Однако сейчас речь не об этом.

Двенадцатого декабря восемьдесят второго года сержант Коротков – по стукаческой линии мичман имел звание всего лишь сержанта – прошел инструктаж в соответствующем кабинете соответствующего отдела соответствующего управления и, подсыпав приятелю в еду какой-то дряни, погнал его машину в Лужники аккурат к окончанию международного турнира.

Машка уходила из Дворца спорта вместе с шумной компанией и собиралась брать тачку до дома. Они как раз решали, кому с кем по дороге ехать, когда Гинатуллин подвалил к ней вразвалочку и, откровенно дыша на всех водкой, о чем после дружно свидетельствовали Машкины друзья и знакомые, окрестившие мичмана пьяным матросом, объяснил, что прислал его Машкин отец, что домой надо ехать как можно скорее, что Анатолий Геннадиевич прямо сейчас улетает в срочную командировку, и что ему, Алексею надлежит еще доставить полковника в аэропорт, а потому никого, кроме Машки, в машину он взять не может, даже тех, кто живет довольно близко, все равно заезжать будет некогда. Впрочем, Ленку Огородникову он все-таки согласился взять, ее можно было высадить где-то совсем по дороге, на Ленинградке. Так Ленка стала человеком, который видел Машу последним, не считая конечно, Рината.

В дороге шел веселый треп ни о чем. Машка, выпившая в тот вечер едва ли не две бутылки шампанского, была в отличном настроении и совершенно не задумывалась, почему вместо "волги" приехали "жигули", почему водитель незнакомый, почему вдруг эта срочная командировка. Было ей весело, и, как утверждает Ринат, он Машке даже понравился. Когда распрощались с Ленкой, пытался клеиться к своей жертве, но Машка, не особо агрессивно его отпихнув, напомнила, что они торопятся.

В общем, с Ленинградки свернули на Флотскую. И тут Машка в первый раз забеспокоилась. "Так короче", – лаконично пояснил Ринат. "Ни фига так не короче!" – возразила Машка, но дискуссию эту продолжить не удалось, потому что на узкой и пустынной, заваленной снегом улице из кромешной темноты вынырнул "слепой" встречный грузовик – сто тридцать первый ЗИЛ военного образца. Летел он, как это любят солдаты, лихо, никому не уступая дороги, и зачем-то стал огибать насыпанный посреди улицы сугроб – маневр совершенно необязательный для тяжелой машины с тремя ведущими мостами. А матросик наш пьяный тоже лихачил – не снижая скорости, вильнул в сторону, вот только почему-то в ту же самую, что и грузовик, аккурат на встречную полосу. Машка закричала ему: "Осторожно!" На что матросик среагировал странно: бросив ручку передач в нейтраль, открыл дверцу и кубарем, очень профессионально выкатился наружу, в грязный, но все-таки относительно мягкий придорожный снег.