Спроси у Ясеня - Скаландис Ант - Страница 50

Оставшись в машине одна, Машка еще пыталась тормозить и повернуть руль одновременно (это уже результаты экспертизы гаишников и врачей, изучавших положение ее тела), но она не знала, в какую сторону надо крутить руль во время заноса. Машину развернуло с точностью до наоборот, и страшной силы удар пришелся не в лоб, как планировали эти сволочи, а почти по дверце со стороны пассажира, да только никакого значения это уже не имело.

Что же касается Рината, его действительно подобрала ехавшая сзади и совсем не случайная машина. Машину запомнили солдаты, коих сидело в грузовике двадцать три человека, считая вместе с водителем. "Жигуленок" был без номеров, то ли шестерка, то ли тройка, а что до цвета, так на этот счет существовало восемь разных мнений. Так же немало мнений обнаружилось и по поводу спасителей выпавшего (трое сидевших в кабине ЗИЛа так и говорили – выпавшего) из разбитой машины. Одному казалось, что людей этих было двое, другой уверял, что целых четверо, а третий точно не запомнил, но настаивал, что среди них была женщина. А в общем-то фонари на улице не горели, фары, как уже известно – тоже, темнотища была хоть глаз коли, да и окошечки в фургоне маленькие и мутные. Чего с этих солдат взять? А у самого Рината на счет людей, его забравших, мнения не было никакого: в машину его запихали в бессознательном состоянии. И я поняла, что это на самом деле так.

Удалось мне найти и закрытую гэбэшную больницу, где его прятали, и врача, который его лечил (а собственно, как иначе я нашла бы его самого?), но вот людей, привезших его в ту ночь, найти не удалось. Да может, это и неважно – главные поиски пошли по другой линии.

Татьяна помолчала чуть-чуть, и я решил задать вопрос:

– И что же ты сделала с ним, с этим Ринатом?

– Хороший вопрос. Это было всего три года назад… Знаешь, я хотела его убить. Нет, сначала я даже хотела его кастрировать, но с этим немножко опоздала: у него к тому времени была жена и трехлетний сынок. Я так ненавидела этого подонка, так ненавидела! Но все-таки старалась помнить, чему учил меня Ясень. Я страшно боялась потерять над собой контроль, боялась, что начну бить этого выродка просто для собственного удовольствия, точнее, просто заглушая свою боль (какое там, к черту, удовольствие!) И, кажется, я смогла сдержаться. Я била его ровно до тех пор, пока не узнала все, что можно было от него узнать.

Он уже давно не работал в органах, практически с самого начала перестройки, клялся, что никогда и никому не делал больше ничего плохого.

– Извини, – перебил я, – один мой друг-писатель любит говорить: "КГБ в отставку не уходит".

– Он прав, твой друг. Кто там работал, может быть призван в любой момент, но это не значит, что всех в обязательном порядке призывают. Ты, конечно, должен быть всегда начеку, но не исключено, что так до конца дней своих на этом "чеку" и просидишь. Тем более, что года с восемьдесят восьмого у них пошло существенное сокращение кадров, особенно в части мелких сошек: стукачей, дятлов, провокаторов и мясников. В общем у меня были основания поверить Ринату. Потом на всякий случай я установила за ним наружку, и первоначальное предположение подтвердилось.

Конечно, вначале он не хотел говорить ничего, от всего отказывался и валял дурочку. Потом понял, что я уже знаю слишком много. И раскололся. Оказалось, десять лет назад его просто запугали, предупредив: если назовет фамилию лейтенанта, – заметь, не полковника, не майора даже, а лейтенанта! – который инструктировал перед убийством, его самого уберут и очень быстро. Пришлось объяснить, что от полуразвалившегося КГБ он еще сможет убежать, а от меня – вряд ли, пришлось подержать пальцы на его омерзительной шее, прежде чем я получила самую главную для меня информацию: инструктировал его некто лейтенант Гусев из пятого отдела Седьмого главного управления. Почему Седьмого? Мутили они воду, сволочи, но уже была зацепка, ниточка путеводная, а то что направление указано не обманное, я могла быть уверена. Ведь этот гад Гинатуллин пытался сначала стращать своими связями с ГБ, но потом быстро заткнулся, увидев мой подполковничий пропуск. Я почувствовала, он меня по-настоящему боится – мало того, что морду бьет профессионально, так у нее еще и крыша серьезная есть. Гинатуллин понял: за вранье я его просто убью. И он не врал. Вот только знал, зараза, до обидного мало…

Татьяна замолчала, словно выдохлась. Поднялась, зажгла свет и спросила:

– У тебя тут выпить есть что-нибудь?

– Есть, конечно, но может быть, не стоит, завтра все-таки работать, а?

– Ну, немножко. Не могу, прямо руки трясутся.

– Успокойся, глупая. Ты еще не все рассказала, а времени уже много. Поехали дальше. Сейчас я тебе налью.

– А себе?

– Ну, и себе, конечно.

Я сбросил одеяло, извлек из секретера непочатую бутылку "Бисквита" и два классических фужера "тюльпан".

– По чуть-чуть, – объявил я, расплескав по донышкам любимую жидкость. – Давай без тостов. Просто рассказывай дальше.

– А что рассказывать? – начала Таня со своей обычной присказки. – Дальше все было очень просто. Пятнадцатого декабря на поминках, когда уже все, кто мог и хотел, были пьяными и когда я, восемнадцатилетняя девчонка, вылакала почти целую бутылку водки и осталась совершенно трезвой, только жутко болела голова, – вот тогда и пошли разговоры по существу. Все, кто знал хоть чуть-чуть о страшной истории, происшедшей три дня назад, принялись вспоминать подробности. Кто-то предлагал свою помощь в поисках истинного виновника, кто-то объяснял, куда в таких случаях следует обращаться, а кто-то справедливо замечал, что все это теперь не имеет значения, потому что пьяного матросика, лежащего пока в больнице, хоть расстреляй, хоть повесь, а Машу уже не вернешь. И в какой-то момент Анатолий Геннадьевич поднялся и вышел в другую комнату. Следом вышла и Светлана Михайловна, Машкина мама. И я вышла. В коридор. Вроде как позвонить. Но позвонить не получилось, потому что Анатолий Геннадьевич схватил трубку радиотелефона (редкостная у нас игрушка по тем временам!) и принялся набирать какой-то номер. Светлана Михайловна выхватила у него трубку и буквально зашипела: "Прекрати! Ты с ума сошел!" Я стояла перед зеркалом и поправляла прическу, но тут поспешила спрятаться за груду навешанных на стену шуб и курток, вжалась в них и только слушала, что они там говорят. Не могу сказать, что поймала каждое слово, но я услышала главное. Услышала то, что движет мною все эти тринадцать лет, и за что меня уже не раз могли убить, да и убьют, наверное, если прежде я сама не убью кое-кого…

– Верба, Верба, на связи Ясень. Что ты говоришь такое, разве я не учил, что убийство – великий грех.

Татьяна вздрогнула, замолчала, уставилась в противоположную стену и опрокинула в себя остатки коньяка из фужера.

– Ты прав, Ясень, – сказала она.

– Так что же ты услышала?

– А вот что. Машкина мать спросила свистящим шепотом: "Куда ты хочешь звонить, дурачок?" "Самому, – ответил Машкин отец. – Прикинусь чайником, попрошу разобраться всерьез в том, что случилось." "Ну, и он разберется и доложит тебе. Кого-нибудь посадят. Может быть, даже расстреляют, если ты попросишь. Только не того, кого надо. Согласен?" "Согласен, – сказал отец. – Но ведь это же сделал Седой. Я знаю. Неужели я не могу ему отомстить?" "Тихо ты, дурачок! – испуганно зашептала мать. – Даже стены имеют уши. Ты что, больше не хочешь жить?" "Я? Наверное, действительно не хочу. А ты?" "Наверное, тоже. Но ты понимаешь, что именно этого они и добивались. Они убили нашу девочку, чтобы мы больше не хотели жить, чтобы ты после этого, не думая, не жалея себя, рвался напролом, как раненый зверь, к председателю, к самому, к президенту США, к римскому папе, я не знаю, к кому еще, но ведь это же глупость! Ты должен просто спокойно работать, ты должен думать и отомстить им всем, понимаешь?" "Понимаю. А может быть, все-таки сказать им, что это Седой?" "Ох, Толик, тебе же никто не поверит!.." Светлана Михайловна шагнула к двери, и я поспешила ретироваться. Схватила трубку и торопливо начала крутить диск. Они не заметили, что я подслушивала. Им было не до меня. Куда я тогда звонила? Не помню. Но куда-то точно звонила…