Черная вдова - Безуглов Анатолий Алексеевич - Страница 46

— Эта койка пустует, — ответил Валерий Платонович. — Так что я тут один.

Профессор, разумеется, не пояснил, что к нему не будут никого подселять по его же просьбе. За соответствующую «благодарность» старшей медсестре. Главное, Скворцов-Шанявский хотел дать понять Орысе, что в случае чего — им мешать не будут. Но, похоже, на этот намёк она не обратила внимания и спросила:

— Вы случаем не знаете, как там Лена Ярцева? Ну, в Средневолжске?.. До сих пор вспоминаю тот Новый год. Такая хорошая женщина! Простая и добрая. А уж готовит! Жаль, что так и не пришлось познакомиться с её мужем. Как его звать? Глеб, кажется?

— Да, Глеб, — грустно кивнул профессор. — Вы не можете себе представить, какая трагедия произошла в ту ночь!

— Да что вы! — охнула Орыся.

И Скворцов-Шанявский рассказал о том, что слышал от Глеба и Лены Ярцевых — о нелепой гибели отца, утонувшего в озере.

— Ужас какой! На глазах у сына! — искренне переживала Орыся. — Как он только выдержал? Я бы сошла с ума, ей-богу!

— Не говорите! — вздохнул Валерий Платонович. — Вообще после этой страшной смерти у Глеба пошла какая-то нехорошая полоса. С Леной серьёзные нелады…

— Странно, — удивилась Орыся. — Мне показалось, она любит мужа без памяти! Сама призналась на кухне, живут душа в душу. И Глеб думает только о жене.

— Чужая семья — потёмки, — развёл руками профессор. — Не знаю, Лена вам говорила, что Глеб был прописан в квартире своего отца?

— Нет.

— О, роскошные апартаменты! В центре города, на берегу Волги, комнаты

— хоть на коне разъезжай. Представляете, со смертью отца Глеб остался в квартире один!

— Что же он в ней делает?

— На Москву хочет менять, — ответил Валерий Платонович. — Собирается перебраться в столицу.

— Без жены? — спросила Орыся.

— В том-то и дело.

Скворцов-Шанявский не говорил всей правды: в том, что семья Ярцевых дала трещину, он тоже сыграл не последнюю роль…

— Не пойму, — покачала головой Орыся. — Бросить такую женщину, как Лена! Наверное, не любил.

— Знаете, что сказал Горький? — спросил профессор. — Самое умное, чего достиг человек, — это умение любить женщину. От любви к женщине родилось все прекрасное на земле. Понимаете, Орысенька, наш великий писатель не зря выбрал слово «умение». Не зря! Умению любить надо учиться. Наше поколение было научено, а вот нынешнее — увы! — И он, сделав кивок в сторону сидевшего истуканом фотографа, добавил: — Не в обиду присутствующим будь сказано.

Сегеди хмыкнул в усы, но ничего не ответил.

И вообще Валерий Платонович пытался разгадать, в каких он отношениях с Орысей. Ухажёр? Или только коллега по работе?

Профессор решил пустить пробный камень.

— Дорогие друзья, — деланно забеспокоился он, не обременителен ли для вас этот визит? Трудились весь день, устали да ещё небось жена дома ждёт? — Последнее относилось непосредственно к фотографу.

— Если уж кто ждёт, так это соседка, — хихикнул Сегеди. — Жены сейчас нет, уехала с дочкой погостить к родственникам в деревню.

«Это уже хуже, — подумал Скворцов-Шанявский. — И рядом все время такая женщина!»

— А вы, Орыся? — повернулся к ней профессор.

— Не беспокойтесь, Валерий Платонович, меня тоже никто не ждёт.

«Ну, и слава богу!» — чуть было не воскликнул профессор, хотя видел, что она чем-то озабочена.

То, что Орыся снова не вышла замуж, профессора устраивало: стало быть, шанс его повышался. Он мучительно думал, как бы выпроводить фотографа и остаться с Орысей один на один хотя бы минут на пять. Или дать ей знак, чтобы завтра пришла без провожатого. Однако ничего придумать не мог.

Беседа не клеилась, затухала. Да и говорить-то особенно было не о чем. Сегеди уже украдкой поглядывал на часы.

— Ну, пойдём, — наконец поднялся он.

Профессор и Орыся встали тоже.

— Очень был рад вашему приходу. Надеюсь, ещё навестите? — Валерий Платонович посмотрел в глаза Орысе с такой мольбой, что она не могла не понять, что просьба относилась только к ней.

— Конечно, конечно! — закивала она.

Валерию Платоновичу показалось, что Орыся поняла его.

— И ещё, — продолжал он. — Признаюсь, знакомых в Трускавце у меня нет. Не считая, разумеется, наших санаторских. Но разговоры о болезнях и прочем… — профессор скривился. — Право же, с тоски умереть можно. Возьмите надо мной шефство, а? — засмеялся он.

— Это пожалуйста, — серьёзно сказал фотограф.

— Ей-богу, не пожалеете. Я человек компанейский. Музыку люблю, в шахматы сразиться.

— Выздоравливайте, буду рад вас видеть у себя дома в гостях, — сказал мастер художественного портрета и попросил: — Вы уж не дайте нас в обиду, Валерий Платонович.

— В каком смысле? — не понял тот.

— Да понимаете, как только вчера вас увезла «скорая», мой начальник прибежал. Ну, из комбината бытового обслуживания. Доигрались, кричит, с вашими фокусами! Никаких медведей! Испугался, что вы жалобу напишете. Тогда премия горит. Но медведь для нас — это план! Касса!

— Конечно! — подхватил профессор. — Завтра же позвоню и скажу, что это отличная выдумка. И медведь такой очаровательный, — не удержался-таки он от комплимента и запечатлел на руке Орыси поцелуй.

Они ушли, а Валерий Платонович долго не мог успокоиться, вспоминал каждый жест, каждое слово молодой женщины, разбередившей его сердце.

«Неужели она приходила лишь из-за того, чтобы я не настрочил жалобу начальству? — думал Скворцов-Шанявский. — Нет-нет, — тут же отбросил он эту мысль, — ведь Орыся сама призналась, что обрадовалась, увидев меня»…

Размышления профессора прервала медсестра.

— Укольчик сделаем, — сказала она, доставая шприц. — Заснёте как младенец.

Сделав укол, она собралась было уходить, но у Валерия Платоновича возникла идея.

— Погодите, Машенька, — сказал он, протягивая ей пакет с апельсинами.

— Это вам, за ваши золотые руки.

— Да что вы, не надо! — запротестовала медсестра.

— Я от души! Берите! Честное слово, делаете уколы как бог! Одно наслаждение.

— Ну, уж прямо, — смутилась Маша, однако подарок приняла. — За гостинец спасибо. Дочке отнесу.

— Я их не ем, да вот мне принесли…

— Орыська Сторожук, что ли?

— Она… А вы её знаете?

— Как облупленную. В санатории вместе работали.

Постепенно Валерий Платонович втянул медсестру в разговор. Слово за слово, и вскоре он уже знал об Орысе столько, сколько не смог бы сообщить самый осведомлённый кадровик.

— Одного не пойму, — как бы вскользь заметил профессор. — Ещё молодая, видная из себя, а замуж не выходит.

— Кто же к ней подступится, когда у Орыськи такой хахаль! — сказала Маша.

— Хахаль? — переспросил Скворцов-Шанявский. — Она мне никогда о нем не говорила.

— А Барон у ней всего месяца три. Ревнивый — ужас!

Валерий Платонович осторожно выведал у медсёстры, кто такой Барон. Та наговорила о нем каких-то небылиц, в которые трудно было поверить.

Потом уже, оставшись один, профессор решил, что для местных обывателей этот опереточный Барон, может быть, и является фигурой. Но ему-то, московскому асу, наверное, нечего опасаться. Короче, потягаться можно.

А в это время властительница дум профессора подходила к своему дому. «Волга» у ворот, свет во флигеле — значит, приехал Сергей.

Переступила порог Орыся с двойственным чувством — обрадовалась, что он появился, и опасалась, что станет придираться. Однако у Сергея было хорошее настроение. Он крепко взял её за руку, посмотрел в глаза, усмехнулся:

— Ты что же это пугаешь людей?

— Уже знаешь? — Орыся поцеловала его, почувствовав, как отлегло от сердца.

От Сергея чуть пахло коньяком и хорошим табаком. Она уже привыкла к этим запахам.

— Мне всегда все известно, — балагурил Сергей. — Что, он действительно учёный?

— Профессор.

— Профессор кислых щей?

— Брось, Серёжа. Валерий Платонович большой человек. Персональная машина, личный шофёр…

— Сегодня машина, а завтра дали по шапке и… — махнул рукой Сергей. — Скажи лучше, откуда ты его знаешь?